Он бросил подозрительный взгляд на бесчувственного Петрушу и, посчитав оного неопасным, протянул мне пачку ассигнаций.

— Взятка?! — спросил я угрожающим шепотом и поднял Петрушину шпагу.

— Что вы?! Что вы?! — Чоглоков замахал руками. — Скромное вспомоществование. Дорога-то до Москвы… мало ли… нужда какая…

— Ни почестей, ни наград, — ничего для себя лично! — громко продекламировал я, пристегнул шпагу, вырвал из рук надворного советника деньги и шепотом добавил: — Все для Петруши Рябченко.

Он с удовлетворением улыбнулся и вышел.

— За шпагу прости, брат, — вполголоса бросил я на прощание отныне безымянному молодому человеку, оставленному на волю случая и почтового комиссара.

Яков и Алессандрина обменялись удивленными взглядами, когда увидели меня в новой одежде. К слову сказать, Петрушин мундир пришелся мне впору.

— Господа, время дорого, — бодро заявил я. — Вы готовы немедленно выдвигаться?

— Но я только-только прибыл, — промолвил Чоглоков растерянно. — Чайку бы испить…

— Довольствуйся стаканом воды, — бесцеремонно заявил я. — Отдохнем на следующей станции.

Графиня де ла Тровайола пробралась к каморке и проскользнула внутрь. Из-за двери донеслись скрип и шелест одежды. Я испугался, что она приведет в чувство Рябченко, и поспешил в комнатушку. Алессандрина проверяла Петрушин пульс.

— Что ты сделал с ним? — прошептала она сердито.

— Немного утешил, — ответил я.

— Господи, что ты затеял?!

— Все будет хорошо. Я должен узнать, зачем этого недотепу отправили в Москву. Объект его ревизии как-то связан с приготовлениями заговорщиков.

Послышалось покашливание штабс-капитана. Графиня окинула Рябченко сочувственным взглядом и вышла из комнатушки. Я последовал за нею.

— Лошади готовы, — сообщил почтовый комиссар.

Давешняя зуботычина придала ему готовности обслуживать быстро и по первому разряду. Правда, глаза горели желанием спровадить нас поскорее. Впрочем, тут наши устремления совпадали.

Надворный советник успел расположиться за столом.

— В путь, господа, в путь! — Я подхватил его под локти, заставил подняться и подтолкнул к выходу. — После тебя, милостивый государь, после тебя.

Следом я отправил Репу, шепнув ему на ухо:

— Не пускай его обратно!

Штабс-капитан покинул избу. Я прижал к стене почтового чиновника.

— Вот что, голубчик, — строгим голосом сказал я. — Приятель наш совершенно расхворался. И думать нельзя, чтобы ему куда-то ехать в таком состоянии. Ты уж присмотри за ним, пару дней полечи его водочкой. Это верное средство от любой болезни. А потом уж в Москву отправишь.

Я повернул его руку ладонью вверх, положил несколько ассигнаций и сжал ее в кулак. Денежки зашуршали, и выражение лица почтового комиссара сделалось благостным.

Я вышел на улицу. Погода стояла ясная, холодный октябрьский воздух не докучал, но придавал бодрости. Хотелось вдохнуть полной грудью и ворочать горы. Но… предстояло чистить конюшни.

Желтая листва, схваченная инеем, захрустела под ногами. Ко мне приблизилась графиня, и я огляделся. Надворный советник топтался возле обитого синим бархатом экипажа. Вот появился штабс-капитан, показал смешливым жестом, что отлучался по личным потребностям, и с ходу увлек Чоглокова в карету. Я взял Алессандрину за руку, покрыл поцелуями ее ладошку.

— А может, с нами в Москву? — прошептал, касаясь губами ее губ. — Познакомишься с моей тетушкой…

— Графиней Неверовой?

— Да. Правда, старая карга тешится надеждой выдать за меня мою кузину Лизу…

— Ну вот и займись пока своими делами, а я должна вернуться в Санкт-Петербург. Когда все закончится, встретимся у Мари.

— Вот что… — Я на ощупь разделил пополам пачку ассигнаций, полученных от надворного советника, и отдал одну часть графине.

— Откуда это? — вскинула брови Алессандрина.

— Неважно, — улыбнулся я. — Тебе понадобятся деньги. Не волнуйся. Когда закончится эта история, я верну эти деньги в казну.

И мы разъехались в разные стороны: графиня де ла Тровайола на ямщике — в Северную столицу, а мы — в Белокаменную, втроем в собственной карете Чоглокова.

Деньги, полученные от надворного советника, оттягивали карман. Безусловно, взятку дали за то, чтобы я не слишком глубоко совал нос. Беда заключалась в том, что я не имел ни малейшего понятия, куда именно не должен его совать.

Не проехали мы и версты, как я вспомнил, что не проверил карманы позаимствованного мундира. Пошарил — они оказались пусты.

— Господа, нужно вернуться, я совершил оплошность. Обронил документы — и паспорт, и подорожную, — верно, в почтовой избе.

— Возвращаться — плохая примета! — посетовал Репа.

— Так не в тюрьму же, — буркнул я и вскинувшему брови Чоглокову пояснил: — Шучу.

— Эх, говорил, что нужно чаю испить, — вздохнул тот.

— Пожалуй, испьем, — согласился я.

Почтовый комиссар сидел, привалившись к стене, и при моем появлении даже не шелохнулся.

— Пяти минут не прошло, а уже успел до бесчувствия набраться, — проворчал я.

И сам на себя удивился: чего злюсь? мне же на руку!

Я заглянул в комнатушку к Рябченко. Прикрытый тюфяком Петруша лежал на скамейке, как его и оставили. На полу валялась бутылка, мало того, что опорожненная, еще и разбитая. Рябченко почивал, безвольно обронив левую руку на пол.

— Похоже, бить по голове не нужно, — буркнул я. — Но потревожить придется.

Паспорт и подорожная наверняка находились в сундуке, а тот служил изголовьем. Я понял, что придется одной рукой придержать Петрушину голову, второй же поставить сундук крышкой вверх и как следует в нем порыться.

Подсунув ладонь под затылок Рябченко, я почувствовал что-то отвратительно липкое.

— Обрыгался, пьяная рожа…

Я толкнул сундук, в последнее мгновение сообразил, что сейчас все проснутся, попытался его подхватить и выпустил голову Рябченко. Сундук грохнул об пол. Я застыл.

Тем не менее вокруг царствовала тишина, учиненный мною кавардак никого не обеспокоил. Я взглянул на Петрушу — его голова, неестественно запрокинувшись, свисала со скамьи, — и меня охватило недоброе предчувствие. Я приподнял тюфяк и при слабом утреннем свете из оконца увидел разодранное горло.

На цыпочках покинул я комнату. Двигался крадучись, с ужасом понимая, что предосторожности мои излишни: уже никого я здесь не потревожу. Страшная догадка оказалась верной: едва тронул за плечо почтового комиссара, как он завалился на бок…

Картина складывалась вполне очевидная. Убийца выждал, когда почтовый комиссар покинул избу, пробрался внутрь и перерезал Петруше горло кстати подвернувшейся разбитой бутылкой. На свою беду вернулся почтовый чиновник. Душегубец покончил и с ним, пустив в ход нож или кинжал…