Хелена села за кухонный стол и положила перед собой большой конверт из налогового управления. Вполне можно управиться до прихода Молли. Если повезет. А если еще больше повезет…

Она поняла за долгие месяцы одиночества, что Ландон Томсон-Егер не из тех, кому можно доверять. И все равно ей очень хотелось, чтобы Молли притащила его назад. К тому же шестое или даже седьмое женское чувство редко обманывает: его тоже к ней тянет.

В духовке что-то щелкнуло. Она вздрогнула.

Что это с ней? Молли ненадолго ушла, и она уже забыла о своей роли матери, размечталась, как изнемогающая от похоти шестнадцатилетка. Хелена встряхнулась, разорвала синий прозрачный пластик и положила перед собой желтую тетрадку декларации. Не пора ли вернуться к действительности? Впрочем, действительность все больше смахивает на повседневный кошмар.

Неохотно взяла ручку. Персональный номер, адрес. Предварительные данные финансового года. Следующая клетка: “ЖМК 52”. Уже помечена жирным типографским крестиком. Налог на избыточный вес.

Глория совершенно взмокла. Последние месяцы она даже по лестнице в подъезде поднималась нечасто, так что лезть по крутым ступеням прохода между трибунами – все равно что покорять Эверест. Не то чтобы она боялась нагрузок – пока она не сняла квартирку в Упсале, ей довольно часто приходилось бежать на вокзал, чтобы не опоздать на пригородный поезд. Но тут впервые задумалась о своем здоровье. Из головы не выходил этот мужчина в трениках, его багровая физиономия прилипла к сетчатке. А если бы открыли дверь? Может, остался бы в живых? Или это судьба? Больное сердце…

Она не помнила, чтобы ей за последнее время проверяли сердце в поликлинике. Давление – да, давление измеряли. Из всего остального она помнила только весы с подрагивающими цифрами на дисплее.

Хватит. Во-первых, она намного моложе того мужчины. Во-вторых, не такая грузная. Хотя… кто знает? Войдя на стадион, Глория с облегчением подумала: все остальные намного толще. Иллюзия? Самоуспокоение? Вполне возможно.

Она вгляделась в колышущееся море людей. Теперь казалось, что все наоборот. Уже давно она не чувствовала себя такой непристойно жирной. Даже ноги приходится расставлять пошире, чтобы не терлись друг о друга бедра. Не бедра, подумала Глория с ненавистью. Не бедра, а ляжки. Надо срочно худеть.

Не успела подумать, услышала голос Зигмунда Эрикссона:

“Что ты, собственно говоря, хочешь, Глория?”

На этот раз ему не понадобилось повторять вопрос.

“Твое самое сильное желание?..”

Тысячи людей заперты в Хувете. Она представила жидкокристаллические экраны телевизоров. Большой Брат показывает шоу: парад толстяков. Народ умирает со смеху. А может, и не весь народ, а только статс-министр? Все эти камеры смонтировали ради его забавы? Юхану Сверду захотелось развлечься, посмотреть на бои гладиаторов в собственном Колизее. Захочет – запустит львов и тигров.

Она ухватилась за перила и остановилась перевести дух.

Вальдемар обернулся:

– Мы уже почти у цели.

Какое там – у цели… еще столько же осталось, если не больше. Почему он так уверен, что экстренные выходы открыты? Она, конечно, тоже видела эти зеленые стрелки, но и охранники их видели. Вряд ли они забыли перекрыть последние спасательные клапаны экстренной эвакуации. Но какая разница? Он дал ей цель, и это как раз то, что ей было нужно. Цель: взобраться по крутой лестнице с неправдоподобно огромными ступеньками. Все что угодно, только не сидеть с глазу на глаз со Смертью.

Еще два пролета – и на этот раз остановился Вальдемар.

Глория забеспокоилась:

– Как вы?

– Ничего, – притворно бодро произнес он. – Сейчас… передохну немного.

– Здесь все скоро передохнут, – не удержалась Глория от писательской привычки играть словами.

Он принужденно усмехнулся.

– Столько народу… неправдоподобно много. Мне кажется, больше, чем вмещают трибуны.

– И уже душно. Если они не откроют двери… для такой толпы нужно много кислорода. А если… ну нет, невозможно. На такой риск они не пойдут. Превратить стадион в душегубку? Будет колоссальный скандал.

А если все же пойдут? Представила насмешливое кудахтанье Ольги Джеймс. Кто, собственно, должен скандалить? Те немногие, кого беспокоят изуродованные желудочки грудничков? Те, кто устраивает одиночные пикеты по поводу отказа в образовании, если ребенок не укладывается в их нормы? Или возмущаются, что тысячи шведов оказались чуть ли не в канаве после введения этих идиотских “свободных от жира” кооперативов? Там, внизу, лежит только что умерший человек. И никого это, похоже, не беспокоит.

Глянула на арену, и ей показалось, что она стоит на краю бездны.

– Остался всего один пролет. Смотрите – вон там, за верхним рядом.

Она подняла голову. Действительно, там, наверху, ярко, будто только что вымытые, горели зеленые плафоны со стрелками и пиктограммами бегущих человечков.

Внезапно ее словно ударили кинжалом – острая боль в груди.

Она застыла.

Только не это.

Боль продолжалась секунду, не больше, но Глории показалось, что прошла вечность. Она судорожно схватилась за стальные перила. Ее парализовал страх.

Положила руку на грудь и заставила себя успокоиться.

Все нормально. Глубокий вдох. Выдох. Еще вдох.

Она, ни о чем не думая, прислушиваясь к внутренним ощущениям, поднялась на площадку. Подошла к двери с зеленым человечком и дернула за ручку.

– Глория…

Она оглянулась. Оказывается, Вальдемар сидит на полу, сжав руками голову, и слегка раскачивается из стороны в сторону.

– Простите… – Из него словно выпустили воздух. Куда подевались азарт и решительность? Он даже не смотрел на нее. – Бессмысленно… зря мы сюда лезли.

Она села рядом.

– Откуда вам было знать?

Не она одна – он тоже выбился из сил. Руки дрожат, на светлой сорочке темные пятна пота.

– Может, и надо было последовать их совету, – вяло, почти без выражения сказал Вальдемар. – Крутить тренажеры, поднимать гири и все такое. Вместо того чтобы… вместо того чтобы жить. Если бы они не трубили целыми днями “сбрось вес! сбрось вес!”, может, я бы так не растолстел. Начал голодать… и развился такой зверский аппетит, что принялся поглощать все подряд. Жрал и корил себя, корил и жрал.

– Чему тут удивляться, – ласково сказала Глория. – Старо как мир – эффект маятника. Худеем, во всем себе отказываем, а потом… набираем все назад, еще и с избытком. Чем дальше оттянешь маятник, тем сильнее он качнется в противоположную сторону. По-моему, всем этим затеям место не в газетах и не в партийных программах, а в учебниках истории. Крестовые походы, Черная смерть[28], религиозные войны… и, конечно, выдуманная фанатиком эпидемия ожирения в далеком двадцать первом веке… Какие были дикари, подумают дети через сто лет.