43Часть I

Иподиакон

потом получил ссылку в Космодамианск на Волгу. Там жил... А в тридцать третьем году посадили меня во второй раз. Мы находились в рыбинской тюрьме, бывший Софийский монастырь... А сидели мы вместе с братом, отцом Сергием, и с мужем двоюродной сестры — Казариновым, отцом Геннадием. Он был благочинный... Ну, все вместе, конечно, питались... И вот однажды приносят мне передачу... От кого передачу?.. Удивляюсь — Ярославскому Михаилу... Потом через некоторое время вторую передачу, опять мне. Я побежал на вахту... Говорят: «Была какая-то старушка, ушла...» И третья передача. И там записочка, рукою Владыки Серафима написана: «Посылаю тебе с Сережей, поделитесь с Геннадием Николаевичем...» А после вот что оказалось... Узнал я все, когда уже освободился и жил в Рыбинске в годы войны... А жил я у монахинь на квартире — Бывшее Углическое подворье... Вот они и рассказывали. Владыка Серафим в тридцать третьем году хотел поехать инкогнито в Углич, из Космодамианска, из ссылки. Так вот он ехал через Рыбинск и зашел там к врачу Поройкову Михаилу Александровичу. Эта семья ему очень близка была. Зашел он к Поройковым. «Вы куда, Владыка?» — «Да в Углич хочу». — «Да что вы! Ваши ведь тут сидят». — «Кто же?» — «Два брата Ярославских, да Казаринов». — «Да что вы? Так им надо передачу организовать!» Вот он нам передачи и организовал... А после их всех там таскали... И в Углич Владыка так и не поехал, отговорили они его... Около самого Углича есть село Котово... Там была очень хорошая семья Тиховых. Младшая дочь у них была Ираида Иосифовна. Она была учительницей в селе Архангельском, где мой брат был священником. Вот она выполняла многие поручения Владыки Серафима... Ездила с его поручениями. Навещала его в заключении дважды. Между прочим, у нее на квартире в войну был епископ Василий (Преображенский), кажется из Кинешмы... Так вот, году в тридцать шестом Ираида Иосифовна ездила к Владыке Серафиму в какие-то красноярские лагеря. Шла она, в конце концов, пешком, догнал ее на лошади какой-то человек. Спросила она его о дороге. Он говорит: «Садись, я тебя довезу». И прямо в лагерь-то ее и завез... В зону... Оказывается, это заключенный ехал. Охрана на нее: «Что за женщина тут?!» Она говорит: «Я к Самойло-

44

вичу приехала». Охранник тут тон переменил: «Это к дедушке нашему?.. Сейчас я его приведу... Это я сначала даю вам свидание сам от себя. А потом пойдем хлопотать к начальству». И вот не помню, сколько она у него часов пробыла. Владыка ей сказал: «Рая, больше ты не езди ко мне. Я, наверное, освобожусь. А если не освобожусь, мои кости отсюда все-таки вывези». А потом и ее тоже посадили, два раза она сидела... А я сам после второго срока освободился в тридцать седьмом году... Из Дмитровских лагерей, со строительства канала... И вот тогда уже мне Ираида Иосифовна говорила, что ей вернули две посылки, отправленные Владыке Серафиму, с зачеркнутым его адресом. И после этого она уже ничего не имела, никаких сведений... А когда она была в заключении, слышала, будто бы его расстреляли... Но она этому не верила или не хотела верить. Утверждала, что дата неточная. Что после этой даты, которую ей называли, она получала от него письма... Насколько все это достоверно — не знаю. Да, вот еще о зяте моем, о протоиерее Лебедеве... Году что ли в тридцатом митрополит Сергий вызвал его из Казани и предложил ему должность управделами... Дал он тогда согласие митрополиту Сергию и возвращался к себе в Казань. А по пути заехал к Владыке Серафиму в Космодамианск. И Владыка Серафим, он потом рассказывал, буквально на коленях просил его: «Не ходи к Сергию». — «И я бы, — говорит, — выполнил его просьбу... Но не мог выполнить, потому что я уже дал согласие митрополиту Сергию». Он, Лебедев, нам всегда говорил: «Надо быть очень осторожным. Надо в каждом человеке видеть сотрудника ГПУ и отвечать так, как будешь ты говорить следователю. И никогда ты не попадешься». Это он мне делал замечание, когда я освободился во второй раз. А самого его вскоре тоже арестовали... А через год его жену... Один раз в жизни видел я Патриарха Тихона. Он уже лежал в лечебнице. Были мы там с Владыкой Серафимом. Владыка побывал у Патриарха, вышел и говорит: «Подойди сейчас к этим дверям, Святейший тебя благословит». Патриарх вышел, благословил меня и сказал: «Служи своему архиерею верой и правдой». Так я и служил.

Ярославль 1982-1983

БАБА-СОЛОМА

Родилась я в девятьсот втором году, в первый день Пасхи, а на второй меня крестили. И была я третья у Тяти - Мария, Анна, потом я. А всего нас было не сосчитать. Галина, Андрей, Прасковья, Лидия... это все живые. И померло - Вася, Алеша, Иван, Христофор, Дуня, Евгения... Тятя у нас рос сиротой, но земли было много - двадцать пять десятин дарственной да шесть купленной. Работы было много. Всем хватало. Я девяти годов поехала уже боронить на молодой лошади и десяти годов пошла пасти. Некогда было прохлаждаться. От Тяти нашего ни разу матерного слова не слыхивала, все у нас было с молитвой - и косить, и молотить, хоть чего угодно - все с молитвой. Спать не ляжет без молитвы и нам не даст. На Крестопоклонной в среду пекут у нас кресты, крест один поставят на божницу, к иконам, и он уж первым стоит до Благовещения. А в Благовещение в каждый дом из церкви приносят благословенный хлеб, и хлебец этот тоже на божнице лежит. Придет время сеять, Тятя от креста отломит и от хлебца - растолчет да к семенам прибавит. Все с молитвой. Оттого и хлеб такой вкусный был... А теперь все с матюгами. И сеют, и жнут, и мелют, и пекут - все с матом. УЖ какой он тут будет... Тут и без болезни будет болезнь. Деревня наша Кожино, а приход - село Янгосарь, всего верста одна. Там и школа была при церкви, раньше все они у церквей были. Церковь у нас была - Никола, два священника да диакон. У нас без диакона службы не было, потому что приход очень большой. Настоятель нам родня был - я его только и помню митрофорного, не митрофорного не помню... Сто три года он прожил, а служил до ста годов. Шестьдесят с лишним лет прослужил на одном приходе. Бывало, старика хоронит и говорит над гробом: "Я тебя крестил, я тебя и погребаю..." А в церковь я стала ходить с семи лет. Как в школу пошла, так и в церковь пошла. А петь стала с десяти годов, учил нас диакон, отец Николай. Я ходила во втором классе, а уже часы читала, шестопсалмие читала. А псаломщик, пономарь у нас был старик Димитрий Васильевич... Совсем уж старый был. Бывало, читает "Господи помилуй", а у него все выходит - "помело стоит" да "помело стотит". А потом уж пономарь стал его внук. Мне почему-то ученье давалось, и Закон Божий мне давался... Первый раз я ходила в монастырь так, без обещания. Двенадцати годов. У нас многие ходили - пятьдесят верст. Монастырь Севастианов, преподобного Севастиана Пошехонского. Он еще Сохоть назывался, река там Сохотъ. А мощи были под собором, под спудом. Собор большой был, каменный, как в Петербурге, с петербургского собора план был снят. Всего только двадцать годов в нем прослужили, в тридцатом году его ломали трактором Думали, что кирпича в нем будет много, а ни один кирпичик-то в дело у них не сгодился... Пошли мы в первый раз, человек десять нас было. А дорогой шла с нами одна эстонка и все меня ругала: "Пошто ты, девчонка, идешь?" А туда пришли, так она говорит "Мы тебя к Мане не возьмем". А была у нас блаженная Манечка, юродивая. Ну, конечно, меня к ней взяли. Приходим к Манечке. Полная комната народу. Маня впереди стоит. Лет ей сорок, косая, всю трясет ее. Она поглядела на нас, а я боюсь да и за народ прячусь. А она всех растолкала и прямо идет ко мне. И берет меня за руку и ведет вперед. "Ой какая хорошая девочка, - сажает меня да гладит. - Это наша монашенка. И даже наша регентша. Хорошо поет..." (А меня-то всю бьет со страху.) И подает она мне два такие пряничка - белые, а на них полоска красная. "На, ешь, ой они сладкие. А тебе они будут горькие. И никому их не кажи..." Она у нас вообще прозорливая была. Как кому уходить из монастыря... За неделю, за две начинает для своей куклы узелок собирать, котомку. Играет эдак. Это значит - кто-нибудь да уйдет из монастыря. А как кому умереть... Она тоже за неделю начинает куклу свою хоронить. Хоронит да и плачет, плачет... А мошкара у них там, как дождик мелкая, все в рот лезет. Говорить невозможно. Потом пошли мы в собор. Мне очень понравилось за службой, а на улицу выйду - опять не нравится, опять мошки в рот лезут, говорить нельзя... А я и не знала тогда, что у них за одежда. Мантии да рясофорные, а послушниц - камилавка да апостольник... Ладно-хорошо... Домой приходим Тятя спрашивает меня: "Ну, как, Санюшка, там в монастыре?" (Это он ласкательно, а то назовет - "голован толстоголовый". Он меня любил.) Я говорю: "Ой, которые богатые - хвосты-то долгие, победней которые - покороче, а уж совсем бедные, только вот тут у них..." А он и говорит "Если ты пойдешь в монастырь, я тебе долгий хвост куплю". А я: "Пойди-ка сам, там и говорить-то нельзя, все мошкара, как дождик". Ладно-хорошо. Год прошел и второй - не ходила я. А на третьем году заболела у нас Мама, болела долго - восемнадцать недель в больнице лежала, потом дома. И обещанье дала. У нас обещанье дают, кто болеет, как выздоровеет - в монастырь идти. Ну, не вышло у нее обещанье, пришлось меня послать вместо себя. И пошла я молиться опять в монастырь, во второй раз. Во второй-то раз мне тут очень понравилось. Стала я говорить монашинам: "Я к вам хочу". Они меня отговаривают "Очень трудно у нас". Мне уж четырнадцать лет было в то время. Я думаю: сами живут, а меня отговаривают, места им жалко. Пришла домой и стала потихоньку собираться. Лоскутное одеяло себе шила, да и проговорилась по секрету сестре Аннушке. А она-то и родителям сказала. А Тятя с Мамой не хотели. А потом Тятя наш заболел, вот тоже обещание дал в монастырь сходить, в Сохоть. Ладно-хорошо. Дожили до весны, а тут самые работы. А у нас все больше на Троицу ходят. И опять меня отправили. Пошли мы в пятницу. Думаю, надо корзину взять, платье положила, платок положила, надеваю жакет ватную, Галины, сестры, башмаки. Ну, вот и пошла. Прихожу в монастырь, приходим к Манечке. Манечка опять всех распихала, опять меня за руку тащит вперед и говорит "Ты у матушки Августы живешь?" Я не знаю, что ей и говорить. "Я, - говорю, - нигде пока не живу, пришла помолиться". - "Матушка Августа тебя любит, она у нас строгая, а тебя любит". Пошли мы к письмоводительнице, к матушке Анатолии. "Так и так, - говорю, - я хочу остаться". Она говорит "Погодите, пойдем к Манечке, пойдем к матушке Игуменье". Опять пришли к Манечке. Она и говорит "Матушка Августа уж ей кровать- поставила". (А матушка Августа еще и знать не знает.) Ну, пошли к матушке Игуменье. Матушка Игуменья сидит на крыльце. "Вот, матушка Игуменья, девочка пришла в монастырь, жить хочет остаться". А матушка Игуменья говорят "Паспорт-то есть у нее? Да как родители?" Я говорю: "Я не сказала родителям". - "А Манечка как?" - "Манечка сказала, что ей кровать матушка Августа поставила". - "Ладно, пускай остается, уж как говорится..." А тут по воду идет мать Августа, у которой мне жить. Одно ведро деревянное, одно - железное. Игуменья кричит "Мать Августа, пойди-ка сюда". Она подходит. "Вот девочку к тебе жить". - "Благословите, матушка Игуменья". Ну, вот я и пошла к ней. Мне тут кровать принесли, конечное дело, матрасик, подушку, все дали. Вот и стала жить. А дома у Тяти аккурат весь хлеб в это время отобрали, все у нас увезли. А то бы они сразу за мной приехали, а тут Тятя поехал в Вятку за хлебом, тут было не до меня. Хлеб весь выгребли. Да, так и стала я жить в монастыре. Дожила до Иванова дня, всего четыре недели прожила. А у нас одевали послушниц только через три года - все в своем ходили. А мне сразу в церкви послушание дали - записывать да принимать помянники. И на Иванов день приехал к нам епископ Агафангел. Он привез мало обслуги, только протодиакона да еще кого-то. А тут много надо и посошницу. А у нас была одна девочка в рясе. А Владыка говорит "Мне надо еще такую девочку одеть". Вот матушка Игуменья говорит "У меня семь есть еще не одетых". - "Давайте их всех сюда, в церковь". Всех нас в церковь привели. "Поставьте, - говорит, - всех подряд, которая за которой приняты". Нас всех так и поставили. А я - последняя, меня только что приняли. Он вот всех нас обошел, всех благословил. Подошел ко мне, взял меня за руку и вывел. "Вот эту девочку мне оденьте". Вот меня и одели, к матушке Игуменье повели, туда одевать. А рясы такой не было маленькой на меня. У другой девочки взяли и одели меня в эту рясу. Благословили меня и повели. Матушка Игуменья говорит "Не убейся, да и меня не убей". А я: "Ничего, - говорю, - пройду помаленьку". Они говорят "Вот деревенская-то неопытность". Надо бы мне сказать: "Благословите, матушка Игуменья, помолитесь". А я вон чего сказала, чучело деревенское, - "пройду помаленьку"... И поставили меня на солее перед Царскими Вратами. Я с подсвечником, а та девочка - с посохом.. Отстояла я все это хорошо. После этого еще нас Владыка благословил и по голове погладил за это, что хорошо мы провели. Служил он еще и обедню. После обедни - пришли на обед. Трапезная у нас хорошая была, низ каменный, домовая церковь, а верх деревянный, там келий. И я там со своей старицей жила. Отобедали, встали из-за стола, благодарственную молитву отпели и стали Владыке хором петь стишок. Матушка Игуменья составила стишок и на ноты положили: