После ужина я заступил на вахту, а после неё отправился спать в нашу с Леной каюту. На меня уже совсем не действовала качка, я даже балдел, находясь высоко над палубой. Чувствовал себя, как в люльке, и, наверное, поэтому быстро заснул, не уделив никакого внимания сопевшей у стенки жене.

На следующий день мы всё-таки изготовили нашу суперудочку. И, что поразительно, во время первого пробного заброса поймали макрель килограммов в пятьдесят. Точный вес определить было невозможно, наш безмен на такие уловы был не рассчитан. После бурной радости по поводу такого удачного улова всё вернулось в привычную колею – вахты, рыбалка, а в свободное от них время – работы по изготовлению арбалета. Только со спусковым механизмом мы ковырялись больше недели, и принимали в этом участие все ребята. Даже Вася начал иногда появляться на палубе не только для посещения гальюна. Но от вахт мы его всё равно освободили. При волнении моря больше двух баллов морская болезнь к нему возвращалась вновь.

В течение почти трёх недель мы ни разу не убирали парус. Ветер дул в приемлемом для нас направлении. И что особенно отрадно, никогда не переходил в штормовой. За это время максимальная высота волн, по словам Сергея, не превышала четырёх баллов.

Благоденствие закончилось на двадцатый день нашего плаванья. Утром ничего не предвещало резкого изменения погоды. Но уже в три часа дня случился сильнейший шторм. Что творилось наверху, я воочию и не представлял – снова вернулась проклятая морская болезнь, я опять забился в трюм, в уже обжитую мною клетушку. До этого я пытался держаться почти час, но потом как побитый пёс всё же поплёлся в свою конуру. Но к шторму мы успели подготовиться. Когда небо потемнело, тут же скатали большой парус, прибрали всё на палубе и закрылись в рубке.

Сначала я с интересом наблюдал за невероятным буйством природы – тропическим ливнем с громом и молниями. Но когда Сергей, невозмутимо комментирующий обстановку, объявил, что волнение моря достигло шести баллов, я сломался и, промямлив что-то невразумительное, поплёлся в трюм. Весь этот кошмар длился трое суток, ровно столько же времени я провёл в трюме. В это время только Леночка была моей отрадой и кормилицей. Как и прежде, она отпаивала меня рыбным бульоном и служила связующим звеном между мной и другими ребятами. Нет, я, конечно, ненадолго заходил в кают-компанию, но до длинных разговоров дело не доходило. Состояние было не то.

Долго мог беседовать только с Леной, вот она мне всё и рассказывала. По её словам, теперь все снова ночевали в кают-компании. Даже наши морские волки Сергей и Виктор не выдерживали качки в каютах. Вахту несли тоже они, хотя это превратилось в пустую проформу. Управлять «Ковчегом» было невозможно, его несло чёрт знает куда. Рыбные запасы ещё были, и кто мог, ел от пуза.

Мой выход из состояния апатии произошёл внезапно, и не от того, что качка утихла. Мгновенный выброс мощного заряда адреналина в кровь сразу уничтожил все так пестуемые мной неприятные ощущения морской болезни. Всего на минуту я включил фонарик, чтобы передвинуть свою лежанку, спинку от камазовского сиденья, которое служило мне стулом, кроватью и вообще местом жизни. Фонарь немного сдвинулся, и я увидел отражённый свет от воды. Морская забортная вода весело плескалась на днище трюма.

При виде этого ночного кошмара я оторопел. В панике, светя фонарём повсюду, начал искать место, откуда эта вода могла попасть в трюм. После получасового метания вроде бы нашел, откуда, и немного успокоился. Определил случайно. Когда пробирался с правого борта на левый, мне на голову хлынул целый водопад морской воды. Это волны добрались до входа в вентиляционную систему.

«Ни черта себе, буря, – подумал я, – ведь эта труба поднята на полтора метра над уровнем палубы!»

Я радовался тому, что не поднял паники. А как хотелось поставить всех на уши, чтобы вместе со мной они ползали по этой свалке металлолома в поисках пробоины. Но удержался – пускай теперь тело и болело от полученных ушибов, но я сам разобрался с этой проблемой.

В совсем уже хорошем расположении духа направился в кают-компанию, заранее предвкушая, как сейчас набью своё пустое брюхо рыбой, и какой фурор вызовет моё победное возвращение в ряды морских волков. Об обнаруженной воде в трюме я собирался сообщить только Сергею. И с ним же её откачать – ради этого запустив бензогенератор и запитав от него установленный в трюме поплавковый насос. Откачку воды из трюма мы предусмотрели, когда ещё только начали проектировать «Ковчег». Других не стоило тревожить такими новостями – и так жизнь тяжёлая, а тут вода в трюме. Пусть причина ерундовая, но всё же страшно.

Против ожидания, особенного фурора моё появление в кают-компании не вызвало, но варёной рыбы я всё-таки наелся под несчастными взглядами Василия и Наташи. Затем решил подняться в рубку – нужно было переговорить со стоящим на вахте Сергеем. Да и просто было интересно, что творится на море. Только я поднялся, и буря как по заказу начала утихать. Через час уже ничего не напоминало о творившемся совсем недавно кошмаре. Наступил полный штиль, волн практически не было. Через два часа уже все вышли на палубу радоваться жизни, с восторгом принимая известие, что через час можно будет начинать процедуру банного дня. Что будет тёплая вода и, наконец, можно смыть с себя всю накопившуюся грязь. Конечно! Хотя все уже и привыкли к запахам немытого человеческого тела, но тот ароматный букет, который сконцентрировался за время бури в кают-компании, уже переходил все границы.

Когда на вахту заступил Виктор, мы с Сергеем отправились на детальное обследование трюма. Теперь, когда был запущен бензогенератор, электричества было вдоволь, и мы смогли подключить все три прожектора, установленные в трюме. Никаких протечек в корпусе «Ковчега» мы не обнаружили, правда, был один неприятный факт – ржавчина. Она довольно толстым слоем покрывала все металлические части. Единственное, на что можно было надеяться в этой связи, что снаружи мы всю поверхность покрыли краской. На покрытие трюмных железных поверхностей краски у нас просто не хватило. Пока слой краски сдерживал распространение ржавчины, если бы это было не так, штормовыми волнами нашу тонкую обшивку запросто могло бы прорвать.

Так как ничего поделать с этой ржавчиной было нельзя, мы с Сергеем после обследования трюма предпочли об этом факте забыть и занялись обычными делами. Мы, наконец, забросили в море нашу суперудочку. А потом, с удовольствием приняв участие в гигиенических мероприятиях, как и все, вышли на палубу, где блаженно принимали солнечные ванны и болтали. В это время в рубке не было вахтенного. Управлять рулём было не нужно, стоял полный штиль, и мы двигались как щепка в пруду, то есть – болтались на месте. Так же было и на следующий день. На третий день терпеть это стало уже невозможно. Тем более, по крайней мере, у нас с Сергеем нарастала тревога по поводу воздействия ржавчины на тонкие металлические листы. Каждый день ржавчина всё глубже проникала в металл, и при таких темпах её образования можно было и не успеть доплыть до вожделенной земли.

На двадцать седьмой день морского плаванья, во время завтрака, я рассказал всем о нашей новой беде – всё убыстряющейся коррозии металла «Ковчега». И предложил забыть о прежней договорённости беречь как зеницу ока имеющееся топливо. Нужно было любыми способами быстрее добираться до берега, а то всё золотое наше топливо вместе с нами преспокойно может сгинуть в морской пучине. Никто не возразил, наоборот, в глазах появился свет надежды, порядком уже угасшей за время нашего долговременного болтания в океане. Решение было единодушным – сразу после завтрака заводить погрузчик и пользоваться гребными колёсами до тех пор, пока у нас не останется минимального количества топлива, чтобы можно было маневрировать при появлении берега. Минимальный остаток солярки определили эмпирическим путём. Просто Виктор бухнул наугад, – сто литров, – вот все и ухватились за эту круглую цифру.