Женщина глубоко вздохнула, опуская голову на спинку кресла и закрывая глаза. Она была сильно утомлена. Потратив практически все способности и резервы разума и тела, закаленных, испытанных в путешествиях, исследованиях и битвах, — на Черных Тварей Конклава, преодолев Волю, через бездны пространства направляющую их, в момент, когда Сила хлестала из нее, как из пробитой артерии, и лишь она одна смогла спасти троих из Прошедших Врата, — Отверженная так до сих пор не восстановила растраченное.

У нее не было на это ни времени, ни средств. Тем более что вместо многочасового ухода в Призрачные Пространства и покоя на несколько дней, она постоянно использовала свою внутреннюю энергию — то на лечение потерявшей сознание Элейни, то на телепатию и ограждение от оной, — барьер вокруг всех семерых, включая и коней, она держала уже около полутора часов. И полурослик, как ни пытался, не мог не только через него пробиться, но и почувствовать что-либо, кроме головной боли.

Камни колье, в которых дремала чистая, непробужденная, нерастраченная энергия, накапливаемая Вайрой и всем Орденом на протяжении нескольких лет, Отверженная пока не трогала. Они были огромны, и использование даже десятой доли из них примерно заменяло саму псионичку после продолжительного отдыха. Мерцающие бриллианты ожидали своего часа, предоставляя свои совершенные сотнегранные тела только для прокачки энергии и усиления воздействия, — то была способность любого драгоценного кристалла усиливать эффекты мысленного воздействия, — и Вайра сделала это, когда незаметно проникла в разум капитана.

Силы ее в общем-то все время после поединка с Тварями были на исходе. И главное, не столько возможности тела использовать почти безграничные дары Призрачной Бездны, сколько собранность усталого разума, перенесшего за последние несколько дней очень многое.

Но в то же время она могла бы сейчас, используя свое мастерство, просто парализовать капитана, как только тот уснет, и выбрать из него все нужные знания до последней крохи. Без особых усилий. Но что-то удерживало ее.

Что-то, бывшее в этом человеке.

Внезапно, именно сейчас, откинувшись в кресле и рассматривая его, решая, как ответить на заданный Идейном вопрос, Вайра поняла, что это: скрытое, никак пока не проявленное истинное благородство. Не гостеприимство и не спокойное, доброжелательное отношение, а качество, непонятно как воспитанное и, уж тем более, непонятно как сохранившееся в душе человека, служащего Гаральду капитаном отряда северных границ. Должного прежде всего проявлять к незнакомцам, схваченным при продвижении извне, холодную подозрительность, жесткость и жестокость. Любые меры по немедленному допросу и выяснению всех обстоятельств. Никакие истории про случайно полученные обрывки генеральских посланий не должны были стать причинами проявленного к ним снисхождения.

Любой другой, скорее всего выбрав подобную тактику, давил бы на «гостей» вполне цивилизованно, и в полном праве, спокойно и вежливо требуя их выложить все, с самого начала до самого конца, руководствуемый и ведомый вколоченными за годы службы принципами долга службы, — но здесь все было не так.

В Гранте Отверженная находила нечто совсем иное. Было, конечно, и резонное опасение влезть в столкновение с сильными мира сего, которое ему, без пяти минут старому капитану, было, разумеется, совершенно ни к чему, — но не оно вело его и не оно руководило его любезностью и гостеприимством.

Вайра чувствовала, что основная причина кроется в ней самой, и чувствовала не пресловутым «шестым женским», а фактически на уровне эмпатического взаимодействия, примененного к нему с самого начала, а сейчас латентного, не поддерживаемого, но закрепленного.

Теперь она внезапно поняла это, словно внутренний призрак, неосознанно запущенный в глубину ее мыслей, всплыл на волнующуюся, испещренную кочующими пенными шрамами поверхность, завершив поиск и соединив неосознанное с осознанным.

Априорное признание доброй воли, внутренней красоты и точно такого же благородства в каждом, кого он впервые встречал, — вот что было так глубоко в нем, чего Вайра поначалу не поняла. Но что с первого момента проникновения пленило ее и, будучи осознанным, по-настоящему восхитило.

Вот почему она не хотела делать того, что было в общем-то наиболее предпочтительно. Вот почему она предпочла сейчас отложить разговор до утра, и обычным, человеческим способом, в открытой беседе узнать все, что им с Ллейном покажется важным.

Она не могла знать, как сильно ей придется за это поплатиться. Как и всякий смертный, она не предсказывала будущего и не знала о настоящем.

Пока она всего лишь плыла в волнах подступающей сонливости, в кольцах смыкающегося, мягкого дурмана. И совсем не хотели открываться тяжелые веки, налитые свинцом...

* * *

— Я так устала, господа, — со вздохом, своим мягким и глубоким контральто сказала она, открывая глаза несколько долгих, тихих и спокойных мгновений спустя, и глядя Тагеру Гранту в лицо, — что не могу сейчас слушать даже столь интересного собеседника, как вы, капитан. Нам с моими спутниками, конечно, хотелось бы узнать последние новости Империи и Княжеств, — потому что мы не в курсе того, что происходило на материке в последние три месяца, — как следует из нашей истории, о которой мы поведаем вам завтра («Надеюсь», — кивнул капитан, всем своим видом выражая внимательность), и мы с радостью приступим к вашему и нашему рассказам после завтрака. Вы, капитан, милостиво предоставите нам такую возможность?

— Что ж, — ответил он, — эта комната к вашим услугам, госпожа Инэльда. Думаю, всем нам было очень приятно развеять тягостное ощущение нынешних важных изменений в столь устоявшемся и так давно неподвижном мире появлением в нашей крепости столь чарующей женщины. Благодарю вас за общение, которое сделало меня счастливым на полгода или год вперед. — Он встал, не спуская взгляда с ее лица, поклонился и, увидев, что Вайра не протягивает руки, обернулся к Ллейну и Герту: — Идемте, господа, я размещу вас. Позволим госпоже Инэльде отдохнуть.

— Спасибо вам, капитан, — улыбаясь, сказала Отверженная, открыто рассматривая его, не стесняясь выраженной на лице сложной гаммы чувств, в которой сплелись и удивление, и умиление, и симпатия. Она не чувствовала в его словах ни малейшего намека на хитрость или предательство, ни черточки от простого и эффективного плана, согласно которому в одиночку их всех похватать и повязать было бы гораздо легче, чем когда они вместе. Он думал совершенно не от том и уводил от нее мужчин совершенно из других побуждений.

— Мне так же давно не предоставлялось возможности поговорить с человеком, — продолжила она, спокойно улыбаясь, — достойным не только разговоров.

«Силы, что же я делаю? — не в силах смотреть на ситуацию серьезно, медленно погружаясь в разверзающийся омут темного сна, спросила она себя. — И он, и Ллейн, и, кажется, даже Герт понимают, что могут значить эти слова. Что же я делаю?.. Интересно, что они теперь подумают обо мне? Если бы не хотелось так спать...»

Мысли были совершенно девчоночьи, не свойственные Отверженной. Элейни, тут же подумала она, легко определяя причину, ты уже сидишь на моем сердце, как на троне, болтая своими стройными ногами, и все, что ты для этого сделала, это лишь немного столь искренней с виду веры, надежды и доброты... И слез, конечно, и слез...