— Тем лучше, ибо вы на этом не остановились; сегодня вечером вы повторили то же самое с бедным маркизом Пизани; право же, надо взбеситься, чтобы драться с таким полишинелем.

— Э, монсеньер, это не я с ним подрался, а он подрался со мной.

— Уж не был ли бедный маркиз, к несчастью, лишен доступа на улицу Вишневого сада, в отличие от вас и графа де Море, которые там проказничали?

— Как, монсеньер, вам это известно?..

— Мне известно, что, если бы острие вашей шпаги не наткнулось на выступ горба и если бы ребра маркиза, по счастью, не были наслоены друг на друга так, что клинок скользнул по ним, словно по кирасе, ваш соперник был бы пригвожден к стене наподобие скарабея. А вы, оказывается, весьма вздорный человек, дорогой господин Мишель!

— Клянусь вам, монсеньер, что я никоим образом не искал с ним ссоры. Вуатюр и Бранкас вам это подтвердят. Просто я был разгорячен, потому что мне пришлось бежать от улицы Вооруженного Человека до Луврской улицы.

При словах «от улицы Вооруженного Человека» Ришелье насторожился.

— А он, — продолжал Сукарьер, — был разгорячен ссорой, происшедшей в одном кабачке.

— Да, — сказал Ришелье, ясно видя путь, указанный ему не подозревающим этого Сукарьером, — в кабачке гостиницы «Крашеная борода».

— Монсеньер! — воскликнул Сукарьер в изумлении.

— Куда он пришел, — продолжал Ришелье (даже рискуя ошибиться, он хотел выяснить все до конца), — куда он пришел, чтобы узнать, не удастся ли ему при помощи некоего Этьенна Латиля избавиться от графа де Море, своего соперника. По счастью, вместо сбира он встретил честного наемного убийцу, отказавшегося обагрить руки королевской кровью. Ну, теперь вы понимаете, любезнейший господин Мишель: вашей шпаги, обнаженной в храме, вашей дуэли с Вилландри, вашего соучастия в убийстве Этьенна Латиля и вашей стычки с маркизом Пизани было бы достаточно, чтобы четырежды отрубить вам голову, имей вы в роду тридцать два поколения дворянства вместо шестидесяти четырех поколений простонародья?

— Увы, монсеньер, — отвечал совершенно потрясенный Сукарьер, — я это понимаю и говорю во всеуслышание, что обязан жизнью лишь вашему великодушию.

— И своему уму, дорогой господин Мишель.

— Ах, монсеньер, если бы мне было позволено отдать этот ум в распоряжение вашего высокопреосвященства, — вскричал Сукарьер, падая в ноги кардиналу, — я был бы счастливейшим из людей!

— Боже меня упаси сказать «нет»: мне нужны такие люди, как вы.

— Да, монсеньер, преданные люди, смею сказать!

— Которых я могу отправить на виселицу, как только они перестанут быть преданными.

Сукарьер содрогнулся.

— О, уж меня-то, — сказал он, — не постигнет подобное несчастье: забыть, чем я обязан вашему высокопреосвященству.

— Это ваше дело, дорогой Мишель: ваша фортуна у вас в руках, но не забывайте, что конец вашей веревки остается у меня.

— Не удостоит ли ваше высокопреосвященство сказать, куда вы считаете нужным приложить тот ум, что вы соблаговолили признать за мной?

— Охотно скажу.

— Я весь внимание.

— Так вот, предположим, что я даю вам привилегию на то, что вы ввезли из Англии.

— Привилегию на портшезы? — воскликнул Сукарьер, начиная ощутимо представлять себе ту фортуну, что (по словам кардинала) была у него в руках, но до этой минуты оставалась смутной мечтой.

— На половину их, — ответил кардинал, — только на половину. Другая нужна мне: я собираюсь сделать подарок.

— Монсеньер хочет вознаградить еще один ум, — отважился заметить Сукарьер.

— Нет, преданность; она встречается намного реже.

— Монсеньер вправе распоряжаться. Если я получу половину привилегии, то буду вполне удовлетворен.

— Хорошо. Значит, вам принадлежит половина парижских портшезов, скажем, к примеру, двести.

— Пусть будет двести, монсеньер.

— Это означает четыреста носильщиков. Так вот, господин Мишель, предположим, что эти четыреста носильщиков — люди умные, что они замечают, куда доставляют своих клиентов, слушают, о чем те говорят, и затем дают точный отчет об их словах и передвижениях. Предположим, что во главе этой службы находится умный человек, отчитывающийся передо мной — но только передо мной! — обо всем, что он видит, обо всем, что он узнаёт, обо всем, что ему докладывают. Предположим, наконец, что у этого человека всего двенадцать тысяч ливров ренты; он легко превратит их в двадцать четыре, и, если, вместо того чтобы называться просто Мишелем, он желает именовать себя мессиром Пьером де Бельгардом, маркизом де Монбрёном и сеньором де Сукарьером, я скажу ему: «Милый друг, берите себе столько имен, сколько хотите, и чем больше вы возьмете новых, тем будет лучше; что же касается имен, уже вами присвоенных, защищайте их, если найдутся охотники оспаривать ваши права, и будьте спокойны: у меня с вами не возникнет по этому поводу ни малейшего повода для ссоры».

— Монсеньер говорит серьезно?

— Вполне серьезно, дорогой господин Мишель. Привилегия на половину портшезов, обращающихся в Париже, вам дана и завтра ваш компаньон, подписав от своего имени подрядные условия, принесет их, чтобы и вы поставили свою подпись. Вам это подходит?

— Но в подрядных условиях будут записаны возложенные на меня обязательства? — нерешительно спросил Сукарьер.

— Никоим образом, дорогой господин Мишель; вы понимаете, что все остается между нами: чрезвычайно важно, чтобы не было ни малейшей огласки. Черт возьми, если узнают, что вы мой человек, все пропало! Весьма неплохо, чтобы вас считали человеком Месье или королевы. Для этого вам достаточно говорить, что я тиран, что я преследую королеву, что вам непонятно, как может Людовик Тринадцатый жить под таким жестоким игом, как мое.

— Но я никогда не смогу произнести ничего подобного! — вскричал Сукарьер.

— Ничего, немножко постараться — и вы сами увидите: получится. Итак, мы договорились. Ваши портшезы войдут в моду, хоть поначалу и встретят возражения; на вашей стороне будет королевский двор, и вскоре будут отправляться в любое место только в портшезах, особенно если они у вас будут двухместными и с плотными занавесками.

— Монсеньеру не угодно дать мне какие-либо особые рекомендации?

— О, разумеется. Я особо рекомендую вам, если говорить о дамах, госпожу принцессу — ее в первую очередь, — госпожу Марию Гонзага, госпожу де Шеврез, госпожу де Фаржи. Из мужчин — графа де Море, господина де Монморанси, господина де Шевреза, графа де Крамая. Я не говорю о маркизе Пизани: по вашей милости он несколько дней не будет меня интересовать.

— Монсеньер может быть спокоен. А когда мне начать мою деятельность?

— Как можно скорее. Скажем, через неделю, если только вас не остановит нехватка средств.