— Нет, монсеньер; впрочем, если бы не хватило моих личных средств, для такого дела я их нашел бы.

— В таком случае и искать не придется: обращайтесь прямо ко мне.

— К вам, монсеньер?

— Да; разве я не заинтересован в этом деле? Но простите, вот идет Кавуа и, похоже, хочет мне что-то сказать. Это он завтра принесет вам на подпись бумажку, о которой шла речь; поскольку ему будут известны все подрядные условия, даже те, что остались между нами, он сможет вам о них напомнить, если вы вдруг забудете, хотя я уверен, что этого не случится. Входи, Кавуа, входи. Ты видишь этого господина, не так ли?

— Да, — ответил Кавуа, подчиняясь приказу кардинала.

— Так вот, он принадлежит к числу моих друзей. Но тех друзей, что приходят ко мне с десяти часов вечера до двух часов ночи. Для меня — но только для меня! — его зовут господин Мишель; для всех остальных он мессир Пьер де Бельгард, маркиз де Монбрён, сеньор де Сукарьер. До свидания, дорогой господин Мишель.

Сукарьер поклонился до земли и вышел, не решаясь поверить в свою удачу и спрашивая себя, серьезно ли говорил кардинал или хотел подшутить над ним.

Но, зная, как занят кардинал делами, он в конце концов понял, что у его высокопреосвященства не было времени для шуток и, судя по всему, говорил он серьезно.

Что касается кардинала, то при мысли о том, что ему только что удалось завербовать сильного союзника, он вновь пришел в хорошее настроение и самым любезным голосом позвал:

— Госпожа Кавуа, а госпожа Кавуа! Входите же!

Едва прозвучал этот зов, как на пороге появилась небольшого роста женщина лет двадцати пяти-двадцати шести; бойкая, нарядная, с высоко поднятой головой, она, казалось, ничуть не была смущена тем, что оказалась в присутствии кардинала.

— Вы звали меня, монсеньер, — заговорила она первой с явным лангедокским выговором, — я здесь!

— Вот как! А Кавуа говорил, что вы, может быть, не пожелаете прийти!

— Не прийти, когда вы оказываете честь позвать меня! Да у меня и в мыслях такого не было! Если бы ваше высокопреосвященство не позвали меня, я пришла бы сама!

— Госпожа Кавуа, госпожа Кавуа! — произнес капитан телохранителей, стараясь придать своему голосу грозную интонацию.

— Можешь сколько угодно говорить «госпожа Кавуа». Монсеньер пригласил меня по какому-то делу. Если он хочет сказать мне что-то — пусть он говорит; если он хочет, чтобы я ему что-то сказала — тогда я скажу.

— И для того и для другого, госпожа Кавуа, — сказал кардинал, сделав капитану телохранителей знак не вмешиваться в разговор.

— Ах, монсеньер, вам нет нужды предписывать ему молчание. Достаточно мне сказать, чтобы он замолк, и он замолкнет, если только вдруг не вздумает показывать, что он хозяин!

— Извините ее, монсеньер, — сказал Кавуа, — она не из придворных дам и…

— Что? Монсеньер должен меня извинить? Ах, не морочь мне голову, Кавуа! Монсеньер сам нуждается в извинении.

— Почему же, — спросил кардинал, смеясь, — я нуждаюсь в извинении?

— Конечно! Разве по-христиански держать людей, любящих друг друга, в постоянной разлуке, как вы это делаете?

— Ах вот как! Значит, вы обожаете своего мужа?

— Как же мне его не обожать? Вы знаете, как я с ним познакомилась, монсеньер?

— Нет; но расскажите мне об этом, госпожа Кавуа, меня это чрезвычайно интересует.

— Мирей, Мирей! — воскликнул Кавуа, пытаясь вразумить жену.

— Кавуа, Кавуа! — произнес кардинал, подражая интонации своего капитана телохранителей.

— Так вот, я, знаете ли, дочь знатного лангедокского сеньора, тогда как Кавуа — сын мелкопоместного дворянина из Пикардии.

Кавуа сделал протестующий жест.

— Нет, я не хочу этим сказать, что презираю тебя, Луи. Имя моего отца — де Сериньян. Он был бригадным генералом в Каталонии, ни больше ни меньше. А я была вдовой некоего Лакруа, молоденькой, без детей и, могу похвалиться, красивой.

— Вы и сейчас красивы, госпожа Кавуа, — сказал кардинал.

— Да, как бы не так, красива! Тогда мне было шестнадцать лет, а сейчас двадцать шесть, да еще восемь детей, монсеньер.

— Как? Восемь детей?! Ты сделал своей жене восемь детей, несчастный, и еще жалуешься, что я не позволяю тебе спать с ней!

— Так ты на это жаловался, милый Кавуа! — вскричала Мирей. — Ах, любовь моя, дай я тебя поцелую!

И, не смущаясь присутствием кардинала, она бросилась на шею мужу и осыпала его поцелуями.

— Госпожа Кавуа, госпожа Кавуа! — повторял капитан телохранителей в крайнем смущении, в то время как кардинал, к которому полностью вернулось хорошее настроение, умирал со смеху.

— Я продолжаю, монсеньер, — расцеловав супруга, сказала г-жа Кавуа. — Он служил в то время у господина де Монморанси, поэтому нет ничего удивительного, что он, пикардиец, оказался в Лангедоке. Там он меня увидел и влюбился; но, поскольку он небогат, а у меня кое-что было; этот дурачок не осмеливался делать предложение. Тут у него произошла серьезная ссора, предстоял поединок; накануне он отправляется к нотариусу, составляет завещание в мою пользу и оставляет мне — что бы вы думали? — все, что он имеет, хотя я даже не подозревала о его чувствах. Вдруг ко мне приходит жена нотариуса (она была моей подругой) и говорит: «А знаете, если господин Кавуа умрет, вы будете его наследницей». — «Господин Кавуа? Но я не знакома с ним». — «О, это красивый малый», — говорит жена нотариуса. Он и в самом деле был красив в ту пору, монсеньер; потом немного расплылся, но я все равно люблю его не меньше. Верно, Кавуа?

— Монсеньер, — умоляюще произнес Кавуа, — вы извините ее, не правда ли?

— Скажите, госпожа Кавуа, — спросил Ришелье, — а что если мы выставим этого нытика за дверь?

— О нет, монсеньер, я и так его слишком мало вижу. Так вот, подруга мне рассказывает, что он безумно в меня влюблен, что завтра у него дуэль и что он оставляет мне все свое достояние, если будет убит. Как вы понимаете, я тронута. Я рассказываю об этом моему отцу, братьям, всем нашим друзьям, посылаю их с утра верхом прочесывать местность, чтобы помешать Кавуа и его противнику встретиться. Но они опоздали; у этого господина легкая рука, он нанес противнику два удара шпагой, а сам не получил ни одного. Мне возвращают его целым и невредимым. Я бросаюсь ему на шею со словами: «Если вы меня любите, вам следует на мне жениться. Нет ничего хуже неудовлетворенного аппетита». И он на мне женился.

— И кажется, до сих пор не насытился, — сказал кардинал.

— Нет, потому что, видите ли, монсеньер, нет человека счастливее, чем этот плут. Я взяла на себя все дела, все заботы; ему осталась только служба у вашего высокопреосвященства — работа для ленивых. Когда он возвращается домой (к несчастью, это бывает редко), я его всячески ублажаю, моего милого муженька Кавуа. Я стараюсь выглядеть как можно красивее, чтобы ему нравиться. Он не слышит ни разговоров о чем-то неприятном, ни криков, ни жалоб — короче, все обстоит так, словно таинство брака еще продолжается.