не только свои, но и чужие. Он с великим старанием собирал все, что говорили о Горбатюке. Так до него дошло, что во время атак Горбатюк был ранен, остался на ничейной полосе и чуть было не угодил к немцам. Хорошенько поразмыслив, Бурлак написал на своего обидчика не одно, а несколько писем, как будто из разных мест и от разных лиц и отослал в адрес органов безопасности. Письма были написаны с, добросовестностью озлобленного человека, и в них в один голос говорилось, что Горбатюк во время атаки на нейтральной полосе не оставался, а добровольно сдался фашистам. Те его соответствующим образом сагитировали и отпустили.

Отправив письма, Бурлак уже не чувствовал себя разбитым и одиноким. Он сам вдохнул в собственную жизнь благотворную, обновляющую все его существо, силу. Она приятно кружила голову, сладко томила душу ожиданием.

С наступлением темноты он закрывался на глухие ставни, надежно запирал дверь на железный засов, зажигал керосиновую лампу и целиком отдавался самому себе. В такие минуты Галактион чувствовал себя ни от кого не зависимым и жил, пусть ничтожно маленьким, но своим, дорогим его сердцу мирком. Вынув из сундука цветистый халат, торжественно облачался в него, подходил к зеркалу, приглаживал жидкие волосы-паутинки и потом долго расхаживал по комнате в тапках, подбитых лисьим мехом, предаваясь грезам, одолевавшим его умишко.

У Галактионова халата была своя предыстория, своя особенная жизнь, как и у любой красивой вещи, побывавшей не в одних руках. Бурлак приобрел его на рынке перед эвакуацией горожан в далекие тылы. В те дни базар кишмя кишел народом. Люди толкались, сбивались в кучи, глазели на редкие вещи. Продавалось все, что нельзя было увезти с собой — ценное и не представлявшее особенной ценности.

Бурлак впервые увидел такое разнокрасочное царство одежды и всевозможных домашних предметов. Всего несколько дней назад все это жило в квартирах, скрытых от посторонних глаз, ходило, двигалось по улицам, в театре и клубах; разноцветно играло и казалось обычным в общей пестроте. Теперь же, собранное вместе, представляло необыкновенное зрелище.

В самом конце торгового ряда Бурлак заметил одиноко стоявшего человека в красивом мягком халате. «Продает или просто вырядился? — подумал он. — Халат ведь не для улицы, чудак, для дома, для удовольствия…» Только он так подумал, как чудак поманил его пальцем.

Галактион подошел.

— Продаю, купи, — сказал чудак и отвернул запашистую полу халата. Шелковая, небесного цвета, подкладка в мгновенье заворожила глаза. Бурлак подумал, что такая дорогая вещь ему ни к чему и, наверно, не по его карману. Но все же поинтересовался, делая вид, что шутит:

— Никак царский халатик, а?

Но чудак сказал вполне серьезно:

— Не угадал. Генеральский. Только теперь он генералу без надобности, воюет. А для войны такая роскошь не по фасону.

Галактион для интереса приценился. К его удивлению, чудак запросил совсем не дорого. Галактион постепенно соблазнился, стал торговаться. Чудак сбавил цену до ничтожно малой, и Бурлак купил халат. Свернул в жмут, сунул в мешок, без которого не появлялся в городе, и опять пошел бродить по базару. У него все больше разгоралась страсть к редким, неожиданно потерявшим цену вещам. Денег ему не было жалко. Знал, что при немцах они утратят свое достоинство, если вообще будут в ходу. И он приобрел еще кое-что из барахлишка.

Когда приценивался к меховой шубе, уже бывшей в носке, но еще добротной, кто-то, едко посмеиваясь, заметил:

— Что, дядька, небось зимовать с немцами собираешься?

Бурлак даже не обернулся на голос и не оторвал глаз от шубы, но не смолчал. Нельзя было поддаваться на удочку.

— На Урале зимушка небось лютее за нашу. Пригодится! — Возвратившись домой, Бурлак долго рассматривал и ощупывал каждую вещь. Затем, натянув на себя халат и опоясавшись мягким пояском, стоял перед зеркалом, любуясь своим необычным праздничным видом.

Он представил себе, как расхаживает в халате по собственному дворику, а соседи и прохожие завистливо пялят на него глаза. Галактион верил, что в его домике непременно будут останавливаться на отдых офицеры. Таких уютных домиков немного в поселке. В нем все будет представлено к их удовольствию: чистенькие комнаты, разросшийся вишневый сад и сам он, хозяин, гостеприимный, приветливый и, видать, не из бедняков, раз на нем такой дорогой халат. Галактион знал: знакомство с немецкими воинскими чинами оградит его от всяких случайностей, и он наверняка удостоится благосклонностью и доверием местных властей нового порядка.

И не ошибся в своих расчетах. Когда, случалось, у него в доме на короткий отдых останавливались офицеры, Бурлак изо всех сил старался выказать свое радушие и гостеприимство и был счастлив, если ему в знак благодарности жали руку, прищелкивая каблуками.

А когда, с разрешения властей, Бурлак открыл лавчонку, у него нередким гостем стал и сам комендант Крюгер. Комендант, как казалось Галактиону, серьезно интересовался его коммерческими делами и любил иногда добродушно пошутить:

— Маленький шпекулянт, ха-ха… Гут, гут, — говорил он, одобрительно похлопывая его по плечу.

…Но все это — в прошлом, и теперь оставалось только вспоминать да сожалеть о нем.

Его мысли были заняты одним: возымеет ли действие роковое послание, отведет ли удар от него самого или обернется к нему своим жалом.

Часть вторая

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

Как только в кабинете Шугая был установлен телефон, первым позвонил управляющий трестом.

— Ты слышишь меня, Шугай? — гудел в трубке густой хрипловатый голос Чернобая.

— Слышу, Егор Трифонович, хорошо слышу.

— Так вот запоминай, что скажу: в воскресенье летучка по селектору. Доложишь о перспективах. Как у тебя дела?

— Пока неважно, Егор Трифонович. Бригада Варвары Быловой только начала осваивать лаву. Трудно им.

— Теперь никому не легко, а уголь нужен позарез. Третьи сутки не сплю, не выполняем план по тресту. Ты должен нажать. Надо давать ежедневно сто пятьдесят тонн.

— Не осилим. У нас крепить нечем.

— Нужно сто пятьдесят!

— Завалим лаву.

— Что нужно, чтобы давать сто пятьдесят тонн? — стоял на своем управляющий.

— Вагон леса и еще один компрессор. Люди задыхаются, не хватает воздуха.

— Много захотел… — И умолк. Затем также нажимисто продолжал: — Завтра тебе подбросим что положено, только смотри мне: чтоб сто пятьдесят было.

И повесил трубку.

Во время разговора вошел Королев.

— Лучше бы не ставили этот телефон, будь он неладен, — с досадой сказал Шугай. — Теперь ни днем, ни ночью не дадут покоя.

— Что случилось?

— Чернобай требует сто пятьдесят тонн в сутки, иначе, говорит, головой будете отвечать вместе с парторгом.

— Это еще полбеды, если только наши с тобой головы будут в