Девушка посмотрела на нее через плечо и, казалось, удивилась ее вопросу:

— Не со всеми, конечно, некоторые не отвечают, — с легкой грустью сказала она.

— А почему не отвечают?

Тоня теперь уже с упреком взглянула на подругу.

— Ты как маленькая, Варька. Они же воюют, а на войне всякое случается…

Варя смутилась. Ее необдуманный, наивный вопрос, видимо, искренне удивил и огорчил девушку. И она впервые подумала, что Ломова не только ради какой-то забавы коллекционирует фотографии. Присела на кровать к ней, обняла за плечи, спросила:

— О чем же они тебе пишут, Тоня?

Девушка вздернула плечами, словно затрудняясь ответить.

— Как тебе сказать, разное пишут. Признаются в любви и всякое такое…

— Все признаются? — усомнилась Варя.

— Почти все. А чего ты удивляешься?

— Я не удивляюсь, просто интересно, как это все вдруг в тебя одну влюбились, а как же ты…

— Что я? — остановила ее Тоня. — Я им тоже пишу, что люблю, и благословляю бить гадов-фашистов.

Она хитровато подмигнула, вынула из папки свою маленькую фотографию, подала ее Варе.

— Такую карточку я, считай, отослала всем, вместе с письмами.

С фотографии-пятиминутки смотрела доверчиво улыбающаяся круглолицая с приоткрытыми пухленькими губками дивчина. В такую влюбиться солдату-фронтовику нетрудное дело.

— И тебе не стыдно, Тонька? — возвращая карточку, строго спросила Варя.

— А чего мне должно быть стыдно? — вопросительно посмотрела на нее Ломова.

— Ведь ты всех обманываешь, что любишь. Зачем ты это делаешь?..

— Как это зачем? — в упор, пристально глядя на подругу, спросила Тоня. — А если я их правда всех люблю, что же в этом плохого? Или мне кто может запретить?

— В таком деле нет запрета, совесть должна быть, — уже с горячностью продолжала Варя, — представь себе — все они, — показала она на вырезки, — узнают, что ты такая щедрая на любовь, знаешь, как тебя обзовут…

Тоня рассмеялась.

— Чудная ты, Варюха, — сказала она беззаботно. — Ну как они могут догадаться, что я всех их люблю, если они в жизни друг друга в глаза не видели и никогда не увидят. — Она взяла вырезки, принялась, как карты, раскладывать на кровати. — Вот этот лейтенант, который два немецких танка подбил, с Первого Украинского, а вот солдат с Белорусского, а морячок этот на эсминце на Балтийском фронте рулевиком. Все они в разных местах воюют. Так что ты зря опасаешься, что они узнают про мою щедрую любовь, — и заключила уже уверенно и серьезно: — Если хочешь знать, от моей любви им легче воюется. Они сами пишут об этом.

— Все равно нехорошо, Тонька, — с задумчивой грустью сказала Варя.

Ломова, казалось, не расслышала ее слов, продолжала перебирать фотографии.

— А этот сержант уже не отвечает.

Варя взяла вырезанную из какой-то газеты бледно отпечатанную фотографию. Под ней было написано: «Пулеметчик Иван Нырков — настоящий художник своего дела». Тоня подала ей еще одну фотографию.

— Этот тоже перестал писать.

На Варю смотрел с жизнерадостной улыбкой парень в шлеме танкиста.

— И этот, и этот… — Тоня подавала Варе фотографии одну за другой.

— Почему же не пишут, Тоня? — серьезно спросила она. Девушка подняла лицо, посмотрела прямо в глаза подруге, сказала почти шепотом и так, будто в самой себе к чему-то тревожно прислушиваясь:

— Наверно, убиты, понимаешь…

Варя почувствовала, как мгновенный холодок пробежал по всему телу.

— Откуда знаешь, что убиты. Может, их перебросили в другую часть или ранили, — робко возразила она.

— Нет, нет, — протестующе покачала головой Тоня, — эти убиты, их уже нет. Вот послушай, что писал мне Ваня Нырков перед самой смертью.

Она ссунулась с кровати, достала из-под нее фанерный самодельный чемоданчик, вынула из него пачку писем-треугольников. Нашла нужное, развернула и, побегав глазами по строкам, остановилась, стала читать вслух:

…«пишу тебе в окопе. Фриц совсем близко. Постреливает, а в атаку не идет, видать, кишка тонка. Вчера мы ему хорошей прочуханки дали. Но вот, кажется, зашевелился. Если меня убьют, милая незнакомка, знай, сердце мое с тобой. Думая о тебе, мне хорошо воевать и жить легче в сырых окопах…»

— Слыхала: «если убьют»?.. — тревожным взглядом посмотрела на подругу Тоня. — Значит, предчувствовал. И вот у этого матросика тоже предчувствие было.

Она откладывала в сторону одни письма, не читая их, другие оставляла в руке. Варя, изумленная, молча смотрела на нее. Никогда прежде она не задумывалась над тем, что Тоня ведет такую обширную переписку с фронтовиками. И все это не ради забавы или какой-то любовной шалости. От писем веяло откровением, задушевностью. Варя не знала, какими были Тонины письма к бойцам, но, судя по ответам, в них ничего не было легкомысленного. Тоня писала о шахте, о работе подруг, а ей — о ратных делах.

Когда Тоня рассортировала треугольники предполагаемых «убитых» и «живых», первых оказалось больше. Ломова взглянула на подругу, и глаза ее застлал испуг.

— Вот видишь, а совсем недавно этих было больше, — показала она на конверты «живых».

Варе сделалось страшно и жутко от этих подсчетов и догадок.

— Я всех люблю, и они меня все до единого любят, — говорила Тоня, — а хоть одного из них дождусь, как ты думаешь, Варечка? — полными слез глазами смотрела она на подругу.

Варя не знала, что ей ответить, пошутила:

— А если целым взводом явятся, что тогда будешь делать?

Ломова сгребла в кучу письма на кровати и упала на них лицом.

— Может, никто не вернется, Варечка, ни один… — с трудом выговорила она. Плечи ее вздрагивали.

С этого дня, когда случалось им оставаться вдвоем в комнате, Варя спрашивала:

— Ну что, получила письмецо от кого-нибудь?

И если такое письмо было, садились рядом, и Тоня читала вслух. Как-то пришло письмо от молодого солдата, фотографию которого Тоня привезла из города. В горвоенкомате, оказывается, работала подружка Ломовой, она-то и снабжала Тоню вырезками из газет.

Молодой воин был награжден тремя орденами солдатской славы. Он писал:

«Получил Вашу фотографию, за что низко кланяюсь и от души благодарю. Вы просите, чтобы я рассказал о своей жизни. А что рассказывать, я, право, не знаю. Вырос в детском доме, не помню ни отца, ни матери. Окончил ФЗУ и не успел поработать на заводе слесарем, а тут война. Теперь воюю. Два раза был ранен. Вот и вся автобиография. А за то, что поцеловали в своем письме, вовек не забуду. Вы первая девушка, которая поцеловала меня. Ваше письмо буду носить под гимнастеркой у самого сердца. Мне с ним легче будет воевать и, если хотите, даже гораздо охотнее. Жду ответа, как соловей лета, и крепко, крепко целую.

Ваш до гроба