Чтобы не возвращаться к затронутому здесь вопросу об отношении римской курии к солунским братьям в 868 и ближайших годах, следует особенно выдвинуть слова Анастасия Библиотекаря, который лично знал Кирилла и Мефодия и не меньше самих греков был посвящен в дела Восточной Церкви. В письме к императору Карлу Лысому, помеченном 8 индиктом, т. е. написанном не позже 875 г., Анастасий ссылается на авторитет св. Кирилла по литературному вопросу в следующих выражениях: «Великий муж и учитель апостолической жизни, Константин Философ, который прибыл в Рим при блаженной памяти папе Адриане и возвратил своей кафедре тело св. Климента, часто говорил…»6 Не может, таким образом, возникать никакого сомнения, что Римская Церковь при папе Адриане руководилась определенным воззрением на миссионерскую деятельность солунских братьев, находя ее полезною в интересах Западной Церкви и считая возможным усвоить ее вполне Римскому престолу.

Почему наступил продолжительный перерыв в деятельности Мефодия, почему долго оставляли его в Риме, не давая ему свободы снова возвратиться к прерванному делу, этого нельзя объяснять желанием тормозить дело христианской миссии между славянами, как это часто высказывается в литературе. Чтобы не относить этого промедления исключительно к неискренности Римской Церкви, достаточно сослаться на происходившие тогда в Моравии политические смуты, которые довели эту страну до крайне бедственного состояния и служили препятствием к продолжению в ней миссионерской деятельности. Укажем на некоторые обстоятельства. Ростислав вообще не жил в мире с франкским государством, и деятельность солунских братьев служила для него средством организовать национальную Церковь без участия немецкого духовенства. Он заручился преданными ему людьми между служилыми мужами немецкого короля и завязал сношения с родственными соседними народами. Вместе с мораванами в 869 г. поднялись чехи, сербы лужицкие и бодричи. Во главе больших ополчений стали Ростислав и племянник его Святополк, союзники моравского князя напали на Баварию и Тюрингию. Немецкий король Людовик заболел и должен был поручить свое войско сыновьям Карломану и Карлу. Успех был, однако, на стороне немцев, которые прошли в глубь Моравии до самой столицы княжества, хорошо защищенного и оберегаемого Велеграда. Немцы отказались от осады и повернули назад, причем им нанесено было славянами несколько поражений в малой войне. Когда было заключено наконец перемирие, начались внутренние смуты в Моравии. Ближайший сосед Ростислава, Карломан, носивший звание герцога Баварии и маркграфа Восточной марки, всех более заинтересованный в ослаблении Моравии, вошел в тайные сношения с племянником Ростислава Святополком и подговорил его свергнуть дядю с престола. Таким образом в 870 г. моравский князь был лишен власти и выдан Карломану, которым он был ослеплен и заключен в монастырь. На место его стал Святополк, но союзник его Карломан стремился к тому, чтобы сделать Моравию зависимой областью и лишить Святополка самостоятельности. Следствием этого были новые смуты, которыми воспользовался Карломан, завладел Моравией и разграбил государственную казну и княжеские сокровища в Велеграде (7). Изложенные обстоятельства вполне объясняют, почему славянским просветителям нельзя было возвратиться в Моравию, которая все это время была жертвой войны и внутренней смуты; притом же и сам Ростислав, при котором начато было дело просвещения Моравии, потерял власть, племянник же его имел совсем иные взгляды на дело Кирилла и Мефодия. С другой стороны, нужно принять в соображение и формальные трудности, которые соединялись с вопросом о продолжении проповеднической деятельности между славянами.

Со времени вступления солунских братьев в сношения с Римом начатое ими дело становилось, вследствие благожелательного к нему отношения Римского престола, предприятием собственно Римской или во всяком случае Западной Церкви. Но для присвоения его Западной Церкви в том особенном, боевом относительно Константинопольского патриархата смысле, какой установился на практике к 869–870 гг., необходимо было считаться с тогдашним реальным положением политических влияний на Балканском полуострове и в особенности с церковными притязаниями как специально Римской, так в частности Германской Церкви. Уже и Моравия, хотя она не успела еще в занимающее нас время войти непосредственно в сферу политического влияния Западной империи, в церковном смысле составляла принадлежность немецкого епархиального церковного управления, как это по крайней мере доказывали в IX в. немецкие епископы. Тем более строго ставились церковные притязания в тех областях, где сделаны были уже некоторые реальные завоевания со стороны латинского духовенства и где были начатки церковной организации. Итак, в Моравии пока не было места для деятельности св. Мефодия, да и в другой стране могли встретиться препятствия формального характера.

Наступил очень важный момент, когда папа решился дать св. Мефодию другое назначение и вместе с тем открыть ему широкую перспективу. Только жизнеописателем Кирилла отмечена подробность, что свв. братья на пути в Рим посетили паннонского князя Коцела, имевшего свое пребывание в Мосбурге близ Балатонского озера. Теперь в 870 г. этот самый князь обратился к папе с просьбой прислать ему Мефодия для проповеди и для устройства богослужения на славянском языке. Как бы ни было само по себе малозначительно это обстоятельство в жизни св. Мефодия, но оно выдвинуло его на высокую, можно сказать, мировую роль и придало политический характер всему просветительному делу. Коцел, приняв с честию проповедника, выразил неудовольствие, что папа не дал Мефодию духовного авторитета и не посвятил его в епископский сан, каковой давал бы ему каноническое право самостоятельно управлять всей областью Коцела. Его настойчивое ходатайство было принято во внимание, и в следующем году Мефодий был посвящен в архиепископы Моравии и Паннонии. Это и было громадным политическим и церковным делом, на которое Римская Церковь могла решиться не скоро и не без всестороннего обсуждения предпринимаемого шага. Как бы ни судить о мотивах, вызвавших Рим на эту уступку, историк не может не признать, что учреждением архиепископии, объединявшей в церковном управлении большинство южных славян единством церковной власти и богослужебного языка, создавалась основа для церковной особности славянского мира и что от этого церковно-административного акта получает исходную силу кирилло-мефодиевский вопрос.

Вот почему ближайшие обстоятельства, стоявшие в связи с назначением Мефодия архиепископом на паннонскую кафедру, составляют предмет непрекращающихся литературных состязаний, с течением времени находящих себе новую пищу не в новых материалах, которых весьма мало, а в горячих симпатиях и антипатиях писателей. И прежде всего подвергаются сомнению и критикуются основные источники. В самом деле, грамота папы Адриана, сохранившаяся только в славянском переводе в жизнеописании Мефодия и надписанная: «Ростиславу, Святополку и Коцелу», составляющая ключ всего вопроса, до самого последнего времени служит специальной темой, в постановке которой расходятся ученые, одни стоя за подлинность грамоты, другие считая ее подложной (8). В связи с отношением писателя к грамоте Адриана II необходимо стоит в зависимости взгляд его на грамоты Иоанна VIII и вообще на всю постановку вопроса об отношении Римской Церкви к делу солунских братьев. Ближайше ставится вопрос о том, когда папа разрешил св. Мефодию совершение литургии на славянском языке, а разрешение этого вопроса слишком близко касается оценки вообще отношения Рима к просвещению славян. Близко к этому основному вопросу стоит другой: в епископском или в священническом только сане отправлен был Мефодий к Коцелу? Не вступая здесь на путь полемики, мы отправляемся в изложении дальнейших фактов из того положения, что Римская Церковь в первые годы непосредственного соприкосновения с славянскими проповедниками оказывала им особенное внимание и готова была делать значительные уступки против установившихся в практике ее обычаев. К этому частию побуждала ее и неудача в сношениях с Болгарией, так как неуступчивость и настойчивость Римского престола привела Богориса-Михаила к мысли склониться на сторону Константинопольского патриархата, но что всего важнее, это то, что занимающие нас события должны быть изучаемы с точки зрения политической и церковной борьбы двух империй и двух Церквей. Патриарх Фотий в это именно время занимался разработкой вопроса о заслугах Восточной Церкви в деле христианской миссии между славянскими народами; именно тогда была им составлена и послана энциклика Восточным Церквам с обвинениями против Западной Церкви: разве не должна была Римская Церковь считать особенно счастливым и благоприятным обстоятельством, что присвоением себе дела солунских братьев она могла нанести большой удар притязаниям Константинопольского патриархата и положить вместе с тем пределы сфере влияния Византии. С этой точки зрения находящееся в Паннонском житии Мефодия распоряжение папы Адриана имеет свое оправдание и прекрасное объяснение.