Поречные отъехали. К Гульне подошла Длеся и что-то сказала. Гульна ничего не слышала, почти не дышала, горше горького глаза смотрели над лесом.

Щек подошел к Свете.

— Ярик сказал, что ты теперь Светояр. Ну так здравы будем, Светояр.

Братья обнялись, посмотрели в очи друг другу.

— Как жив-здоров, брат? — спросил Светояр.

— Благодарствую. Знаешь, Светя, тебе надо сниматься с места.

Понимающе помолчали, глядя на сидящего Сыза, Стрешу, уводившую Гульну в дом, на не знающую, куда податься, Длесю, братьев.

— Остен нежданно окреп властью — не даст тебе житья.

— Посмотрим.

— Хо, посмотришь… Задавит, давно хочет.

— Здесь мой дом.

— Откуда выжля?

— Были в Перуновом лесу. Бегала там, мы с паробками и словили.

— Добрый будет — небольшой, но злюка. Иди-ка сюда, фью! — Щенок, нюхая землю, нерешительно подошел. — Где Светояр? Лихой, где Щек, а? — спрашивал гость, и пес признал его своим.

Вечером сидели дома всей семьей. Сыз завороженно уставился на Длесю. Он спрашивал, она удачно отвечала. Щек молчал — ждал от Гульны или Светояра первого слова. Но они не знали, о чем говорить. Гульна поглядывала на Длесю и Стрешу. Ярик с Птарем по-взрослому перешептывались.

— Что там Остен к нам имеет? — спросила у Щека Гульна. Все замолчали.

— Остена посадили в наши края досматривать за данью. Меня приобщил к себе — у него теперь воля на все.

— А что, и мы ему должны платить? — спросил Светояр.

Длеся внимательно смотрела на красивого, строгого Светояра. Гульна была рада такому вниманию к сыну, Стреша — нет.

— Платить-то не ему, а в княжью казну. И не нам, а имеющим торг.

— Кто ж его поставил над людьми? — выспрашивала Гульна.

Тишина. Щек не отвечал — ведь это был не вопрос. Не понимавшая, в чем дело, Длеся сказала:

— Такой муже — справедливый и добрый…

Молчание не прекратилось, и девушка сильно смутилась. Встала:

— Щек, где наши узлы?.. Ах, вот! Привезли вам гречи и жита. Этого здесь, Щек говорил, нет. Где тут мельничка? Я все сделаю…

Гульна весело посмотрела на Щека и пошла за ступкой.

— На, девочка. Мельнички у нас нет, эдак сдобней… — Она добродушно улыбалась, и девушка смутилась снова. Засыпала в деревянный кряж пшеницу, примерила к руке увесистый толкач:

— У нас энта штука тоже есть.

— Ну, теперь привыкай к нашему. Стреша, иди-ка помоги. Щек, вставайте со Светояром и готовьте заставку к спаленке. В дороге-то не спали?

— Один раз за три ночи, — ответил Щек, и начал с братом выискивать большие куски старых шкур.

Испекли вкусных лепешек, поели, запили горячим ягодным взваром и легли спать.

А в Поречном всю ночь гудела веселая забава. Вскользь вспоминали назначение одного из них большим человеком, но «большой человек» этим вечером был, как все. Пили меда, громогласно пели спьяну друг другу в уши, тормошили баб. Хорсушку забрала Хижа рано, и они пошли искать ночлег в соседнем теремке.

Утром собрались на вече. Козича звать не стали. Как обычно. Он их не очень любил и чувствовал себя тут, как у медведя в берлоге: так же стремно, и так же никто не сунется.

Остен усмирял людей. Кроме него имелись и другие крепкие, в возрасте мужчины, но он был самым ярким, и роль вожа ему явно шла.

— Други, — начал он, — предстоит нам служба за князя. Всех, кто носы воротит в округе от подмоги владетелю нашему — великому князю…

— Повел сказку! Короче заходи!

— Короче токмо от ока до ока — все равно туда себе не смотреть… Надобно нам дань собирать с люда в округе! — Выступивший на середину Остен намеревался сам быть середкой беседы-веча.

— А много ль наберем? С кого?

— Что ж ты молчал? По дороге ехали — набрали бы, ха-ха-ха! Пока народец встречался!..

— А что с того заимеем? Какая нам-то корысть?..

— Татьствовать нас, что ль, княже заставляет?..

— Мы и так татьствуем, ха-ха-ха!..

— А, сейчас будем брать и отдавать, на доброе словцо обменяв, ха-ха!..

Остен ответил:

— Отказаться нам нельзя — уж дохода от нас ждут к осени.

— До осени соберем да и прогуляем, ха!

— Прогулять успеем, друга, а ране надо бы собрать. С того нам прокорм и власть на предках. Видали колечко как робит? Отряд в два боле нашего — не пикнули ни единым словом! Перевезли и доброго пути пожелали. Кому не любо?

— Дельно можно распорядиться! — поддерживал Хорсушка. — А с кого начнем? С Козича никак?

— Ха-ха-ха! — прогремело будто гром.

Козич уже стоял и слушал. Подошел незаметно и встрял:

— Вы, мужи, теперь большие, молодцы! Рад за вас. Это Остен вам эдак обернул? Молодец!

Остену всегда было немного жаль Козича, хотя бы потому, что тот не злил горячего мужика. Весь он не таковский какой-то — с печалью, с душой. Закрытой намертво, но хоть с такой…

— Ты иди, не слушай, друже, нашу болтовню пустую, пока до сути догутаримся! — проговорил досмотрщик. Не находя продолжения, коряво махнул рукой. Нашедши слова, продолжил:

— Сбирался в Грецию за веру их молиться? Езжай на здравие.

— Пусть мошну оставит и едет хоть в Черный Булгар! — засмеялись мужи.

Печальными глазами блеснул Козич.

— Иди, иди! — прошипел добродушно Остен, стукая его по спине.

— В Булгаре молятся еще мудреней, и много жен сразу покупать надо…

— Козич купит, он — человече щедрый!..

— Без мошны все щедроты зараз поиссякнут…

Козич осторожно прошел меж кметей, улыбчиво заглядывая им в глаза, а перед высоким порогом сказал:

— Если далече поедете, меня прихватите, пожалуйте.

— Прихватим… Че в Киев не поехал, звали ж? Ха-ха!

Вои любили сего странного человека и старались, по обыкновению, не досаждать ему колкими фразами, не следить за его словами, ничего не требовать с него — сам умник давал-ссужал, а с недавних пор стали поречные воители каменья и серебро отдавали ему на сохранение. По настоянию Козича отстроили одрину и развесили в ней тулупы, ослопы, шапки — для общего пользования. Лишок добычи всякой раздавали в поселок.

Остен рад был, что причастен к такому хорошему делу, и люди Поречного благодарил судьбу, что проживает здесь Козич, верша странные добрые дела.

…А на вече, недолго думая, порешили теперь разъезжать пошире и осмотреть то, что еще не видели.