– Нет, я хочу сказать, что не могу не шить эти платья.

– А ты пробовал?

Только задав вопрос с набитым ртом, я поняла, что перешла невидимую черту. Лицо Джуда стало застывшим и замкнутым, превратилось в безупречную маску мраморной скульптуры. Дура! Ну кто тебе мешал держать язык за зубами? Порой я напоминаю себе любознательного, но бесчувственного ученого, который в поиске истины порой совершенно упускает из вида то, что не все ответы следует находить.

– Джуд, прости, я не должна была спрашивать. Не отвечай.

– Как ты думаешь, почему я работаю в книжном магазине?

Он смотрел на меня своим неуютным взглядом, читающим мысли. Очередная проверка. Тест. Я могла назвать тысячу верных причин: семейный бизнес, причуда богатого человека, любовь к чтению, но сказала то, что пришло из глубины души:

– Сбегаешь от мира, конечно же.

Неуловимо он расслабился, перестал сверлить мерцающими глазами моё сознание, налил себе густых сливок, разбавил крепким «Даржиллингом», сделал глоток, церемонно удерживая фарфоровую чашку тремя пальцами.

– Мой отец, лорд Гросвенор, шестой герцог Вестминстерский, считает, что одежду для кукол шьют только нищие педерасты.[77]

Я поперхнулась миндальным пирожным, рассыпчатые крошки посыпались на блузку.

– Прости, кто твой отец?

– Джеральд Кавендиш Гросвенор, один из самых богатых людей Англии.

Ужасно захотелось протереть глаза и проснуться.

– Джуд, я не совсем понимаю, ты сейчас сказал, что ты герцог?

– Лорд. Герцог – мой отец.

– А какого тогда черта ты делаешь тут? – спросила я, забыв, что секундой ранее этот же вопрос задавал мне он.

В первый раз за время нашего разговора Джуд улыбнулся:

– Прячусь от мира, конечно же.

Он рассказал мне. В своей манере, достаточно отстраненно и сухо, яркие детали я дорисовала позже сама. Средний сын, не наследник, как старший, не любимчик, как младший, он не обладал способностями к охоте и рыбалке, уступал в красоте другим детям (я нашла потом фотографии: все остальные ванильные и белокурые, как чайные розы, гораздо скучнее, но да, удобнее Джуда). Строгий и суровый отец, требовательная и холодная мать: для его родителей никогда нельзя было быть достаточно хорошим. Неудивительно, что он нашел утешение в единственном человеке, обращавшем на него внимание: гувернантке Кейт, которая учила его французскому, но привила любовь к одежде. Страстная модница, не имеющая возможность покупать дорогие наряды, она шила себе сама по выкройкам из журналов его матери и создавала на стареньком «Зингере» поразительной красоты модели. Джуд всегда был рядом с ней, впитывал, вникал в каждое ее слово, к шести годам знал слова «бобинодержатель», «маховик» и «прижимная лапка», отличал основу от утка и четко усвоил то, что если шьешь из шелка, то не забудь про папиросную бумагу. В семь он придумал свое первое платье для старой куклы, утащенной у сестры Виолы, в одиннадцать Кейт доверила ему расшивать бусинами свое свадебное платье и уехала в Йоркшир за мужем, на прощание расплакавшись и сказав, что «гордится им и когда-нибудь за его платья будут драться королевы», а в двенадцать его «пагубную привычку» обнаружили и раскрыли. Джуда заклеймили гомиком и предателем, и, дабы выбить из юношеских мозгов семена порока, отправили в закрытую частную школу для мальчиков. Что происходило с ним так, он умолчал. Просто перескочил несколько лет, скомкав рассказ и закончив его коротко, сухо. Вырос, получил оксфордское образование, после чего по причине, мне неизвестной, разорвал связи с семьей и уехал в Америку. Книжный магазин – соблюдение приличий, «допустимая» работа для представителя аристократии, позволяющая его родителям там, за океаном, спокойно сообщать равнодушным знакомым, что у второго лорда Гросвенора дело, достойное фамилии предков и не пятнающее честь генеральского мундира отца. Даже вычеркнув сына из жизни, они все равно владели им.

Ошеломленная, я сидела, забыв про голод и чай. Хотелось что-то сказать, но никакие слова не были достаточно уместны и правильны.

– Ты поэтому искал продавца? Чтобы самому заниматься тем, что хочется?

– Я и правда люблю книги. Все эти миры, которые так и хочется воссоздать… Но да. Мне нужен был помощник, хотя я, мне кажется, скорее не хотел, чтобы он появился, чем хотел. На самом деле это объявление висело на двери почти два года.

Я присвистнула.

– И что так? Никто не откликался?

– Да нет, многие приходили. Но мне нужен был человек, с которым я бы смог находиться день за днем, не раздражаясь. Ты же знаешь, я не терплю идиотов.

Что правда, то правда. Саркастичный, холодный Джуд привлекал своей безукоризненной оболочкой толпы мотыльков обоего пола, но неизменно обжигал всех своей утонченной ядовитостью. Он был педантичен, зануден и точен, не любил пустых разговоров, в принципе, презирал людей и умел дать это понять. У него был только один друг, Энрике, и я ни разу не видела, чтобы он куда-то ходил просто так. Рэн и Рику подтрунивали на тему того, что я жить не могу без того, чтобы не завести себе очередное домашнее чудовище и между собой называли Джуда «киборгом», но я уже успела понять, что это не так. Джуд умел любить. Просто не всех.

– Почему ты выбрал меня? – я заинтересовалась. – Я не припомню, чтобы блистала умом при нашей первой встрече.

Он поморщился от необходимости отвечать откровенно:

– Ты решишь, что я чокнутый.

– Я никогда в этом не сомневалась.

– Мне сказали куклы. – Джуд с вызовом посмотрел на меня, мол, давай, поднимай скептически брови, но я вспомнила другое:

«Ее зовут Эмили, но ей нравится, когда я называю ее Бель»

– Ты не удивлена.

– Нет.

«В конце концов, говорят же со мной книги»

Джуд изящно отломил ложечкой кусок чизкейка.

– Порой я задумываюсь, кто из нас двоих больше сумасшедший.

– Я не странная. Я просто понимаю.

– Вот про то и говорю.

– Ты не переводи разговор. Так наши дамы сказали, чтобы ты нанял меня? – мы обсуждали говорящих игрушек так буднично, как будто перемывали сплетни в салоне у Анны Шерер[78].

– Нет, они нашептали, что кто-то придет, и чтобы я был внимателен. Где-то за месяц до твоего появления. Но это не единственная причина. Не самая важная.

– Что может быть важнее того, что могут поведать ожившие куклы?