– Ты не захотела меня.

Вот это поворот.

Я выпрямилась, сразу посерьезнев и прекратив глупые шутки.

– Но как ты понял? – я вдруг вспомнила, как пялилась на него в самый первый раз. – На самом деле, глядя на тебя, я думала о сексе.

– Но ведь не со мной?

Я покраснела.

– Нет. Нет. Другой мужчина.

Джуд не обратил внимания на мое смятение.

– Меня все хотят. Смотрят влажными глазами, как на племенного жеребца, которого необходимо купить, а если не хватает денег, так хоть помечтать.

– Но это естественно! Ты же совершенен, как Адонис!

– Мне не нравится это. Я не выношу свою внешность и людей, которые хотят самоутвердиться, поимев меня. Эта всеобщая одержимость сексом отвратительна.

Никогда еще он не говорил со мной так прямо. Я не понимала его, но боль, скользящая в его словах, была знакома мне. Это было отчаяние человека, живущего наполовину, раздираемого изнутри ледяными осколками.

Это нельзя исправить другому. Это можно только пережить самому.

– Джуд. Но… твое лицо прекрасно.

Он не отвел взгляд.

– Я знаю. Но я все равно его ненавижу.

Если бы мы слушались нашего разума, у нас бы никогда не было любовных отношений. У нас бы никогда не было дружбы. Мы бы никогда не пошли на это, потому что были бы циничны: «Она меня бросит» или: «Я уже раз обжёгся, а потому…» Глупость это. Так можно упустить всю жизнь. Каждый раз нужно прыгать со скалы и отращивать крылья по пути вниз. [79]

– Будь проклят тот день, когда я оставила Маризу с тобой, Энрике!

Хитрое лицо обаятельного доминиканца сморщилось от сдерживаемого смеха, в уголках глаз лучами собрались морщины.

– А что так, ми амор?

– Ты прекрасно знаешь, ушлый ты жук! Как можно было показать десятилетней девчонке «Форсаж»? Ты знаешь, что она попросила на день рождения?

– Mazda RX-7[80]? – парень одобрительно хмыкнул.

– Нет еще, – я поморщилась, – но она уже, между прочим, заявила мне, что наша машина, цитирую «слишком скучная, мама, почему бы тебе не купить Ниссан»… как там его… звучит, как имя нашей шиншиллы, не Селестина, а…

– Сильвия, Nissan Silvia S14![81] – Энрике уже откровенно смеялся. – Стоило бы прислушаться к дочери, твой скорп пора заменить еще лет десять назад. Так что она хочет?

– Поездку на дрифт-такси! – возмущенно выпалила я. – Можешь себе представить? Я даже не знала, что это такое, пока она меня не спросила!

Чего у Энрике нельзя было отнять, так это умения заразительно хохотать. Он запрокидывал голову, хлопал себя по коленям, сверкал зубами, полностью отдаваясь захватившей эмоции. Я с трудом сдержалась, чтобы не поддаться его обаянию. Ну уж нет! Дрифт-такси, тоже мне!

– Ай да девчонка! Моя школа! Я подарю ей сертификат.

– Даже не думай! Я категорически запрещаю!

– У них самые крутые инструкторы. Безопасность гарантирована. Всего десять минут, мамочка.

– Нет. Только попробуй что-то такое провернуть за моей спиной и твой труп не найдут.

– Да не будь занудой, Ева! Скажи еще, что не любишь быстрой езды.

– Не люблю.[82]

– И ни разу не превышала скоростной режим?

– Никогда. – я чопорно пождала губы. – Я ответственный водитель и не создаю аварийные ситуации на дороге.

– У ее родителей в гараже стоит мотоцикл, на котором она рассекала всю молодость с будущим мужем. – Джуд зашел с подносом, заставленным едой, и подло меня сдал.

Мы с Энрике зашумели одновременно:

– Мне никогда это не нравилось!

– Да! Я знал, что ты прикидываешься, чертовка! Ну так что, соглашаешься?

– Энрике, ей исполнится одиннадцать.

– Ну еще скажи, что ты собралась подарить ей куклу!

– Куклу ей подарю я. – поправил Джуд педантичным тоном занудной училки. – Доминик уже почти готов.[83] Ева еще не выбрала между платьем и книжкой, но я предсказываю, что ее подарок не будет пользоваться успехом.

– Да пошли вы оба! – я сердилась и смеялась одновременно, не желая в глубине души признавать, что друзья правы. Мариза очень выросла за последний год и уже совсем не была похожа на того мечтательного ребенка, который днями рисовал зайцев и лисят. Розовые платья проиграли джинсам и черным худи, а милые акварели в альбоме сменили скуластые и бесстрашные изображения Брайана, Доминика, Мии и Летти, выполненные угольным карандашом в новой, более резкой и сильной манере. Только обретя своего ребенка, я вновь теряла его. Мне хотелось остановить время, не разрешить ей расти, становиться взрослой, самостоятельной, чужой, но я понимала, что во мне говорит страх и эгоизм. Болезненная честность, которая с годами так и не прошла, а стала только более обострённой, не позволяла мне лгать самой себе. Я переживаю не за Маризу. Я переживаю за себя, боюсь потерять то последнее, чем дорожу в своей жизни, остаться совершенно одной, одинокой. Но взросление – не обратимый процесс, и невозможно удержать возле себя ребенка, подрезая ему маховые перья. Мы можем опутать своих детей корнями, но тем самым или задушим, или превратим в паразитов.

– Что мне ей подарить?

Наверное, мое лицо было в этот момент слишком прозрачным, потому как глаза Джуда стали сочувственными и грустными, а Энрике прекратил ржать. Я решила добавить дегтя, чтобы они не слишком размякли.

– Никакого дрифта. Это – небезопасно. Обещайте мне.

– Хорошо, амор, ты мама, ты решаешь. Я добуду ей автограф Дизеля и свожу на американские горки.

– Спасибо. Так есть идеи?

– На самом деле – да. – Джуд задумчиво повертел между пальцами серебряную ложечку. – Выбери ей энциклопедию автомобилей. Какое-нибудь богато иллюстрированное издание, с точными названиями деталей, и чтобы были фотографии в разрезе. Пускай изучает устройство, перерисовывает в блокнот, делает заметки. Дай ей пищу, чтобы утолить страсть, покажи, что понимаешь и поддерживаешь. Это важно.

Он говорил не только о Маризе. Сколько было в его словах сейчас того Джуда, которого когда-то не поняли и не поддержали? Я проглотила слова сочувствия, защекотавшие язык. Не важно, какими дорогами мы шли к себе, важно, что выжили и выиграли с теми картами, что раздали при рождении. Правильной платой будет если мы вырастим людей, чьи руки не связаны за спиной с самого рождения. Есть лишь две вещи, которые мы можем дать нашим детям: корни – чтобы они знали, где их дом, и крылья – чтобы вылететь из гнезда.