— По железке все[119], — и особым образом позвонил.

Было слышно, как кто-то подошел к дверям, зрачок «глазка» побелел, и сразу же загремели запоры. Их запустили в длинный, еле освещенный коридор.

— Гомарджоба, батоно Дато! — Нестарый еще грузин радостно пушил усы и лез обниматься. — Гомарджоба, генацвале!

— Здравствуй, Ираклий, накрывай стол.

Ираклий тут же кинулся куда-то в недра квартиры, а тот, кого звали Дато, уверенно повел аспиранта в самый дальний конец коридора. Повернул направо, открыл дверь, щелкнул выключателем. Подобное аспирант видел только в музее — стены были увешаны картинами в золоченых рамах, в углу возвышалась огромная, в рост человека, малахитовая ваза. У просторной кровати с балдахином висел роскошный персидский ковер, узор которого был неразличим из-за навешенного холодного оружия. На фоне всего этого великолепия новый знакомый аспиранта смотрелся весьма экзотично — худой и жилистый, с густой черной шерстью, выпиравшей из-за ворота рубахи.

— Давай знакомиться, генацвале. — Посмотрев на Титова так, будто увидел впервые, он протянул ему руку в наколотых перстнях. — Я вора.

Депутат ЗАКСа Алексей Михайлович Цыплаков был степенным государственным мужем с благородной проседью на висках и трудовым прошлым своим гордился чрезвычайно. А начиналось оно давно, на колхозном рынке. Тогда, сдирая с черных при разгрузке фур по полтиннику за ящик, водитель электротележки Леха Жареный о политической карьере и не помышлял. Не очень-то она волновала его и после, когда, заслав солидные «влазные», удалось выдвинуться в главнокомандующие цветочным филиалом.

Странное тогда было время. Страна, прикрывая голый зад, незыблемо шла к победе коммунизма, по ящику каждый день гоняли сериал с орденоносным половым гигантом, а продавать символ революционного процесса — гвоздику ремонтантную — строителям коммунизма не дозволялось категорически[120].

Помнится, не растерялся тогда Алексей Михайлович. Тонко чувствуя момент и горячо одобряя в душе мудрую политику партии, навел коны с магазином «Цветы», произведя также коренные изменения в многочисленных рядах цыгано-молдаванских тружениц. Довольно, милые, шастать вам на Пискаревский мемориал и, засылая червонец менту, чтоб отвалил в сторону, таскать букеты у статуи Матери-родины! Доколе бегать вам к крематорию и, унижаясь перед Петькой Хмырем, скупать у него паршивую, почерневшую от жары гвоздику, которую он, паскуда, успел заграбастать с уходящего в печь гроба! Вот вам качественный, дешевый товар, хватит всем, и поскорее вливайтесь в мировой революционный процесс, недаром же в пролетарской песне поется: «Красная гвоздика — наш цветок!»

Влились с энтузиазмом. Забурел тогда Алексей Михайлович, личное авто купил и, поставив дело на широкую ногу, забыл, что высшее благо — это чувство меры. Как известно, жадность порождает бедность, и полгода не прошло, как захомутал его местный ОБХСС. Суровые дядьки с влажным блеском в глазах, напугав вначале до смерти, затем вдруг резко подобрели, и Алексей Михайлович по первости решил, что им просто хочется в лапу. Но те денег не взяли, предложили Цыплакову два пути: в стукачи или на зону. Делать нечего. Подписав гнусную бумажонку, Алексей Михайлович «сел на клейстер», да еще как плотно. Кликуху ему дали Дятлов, и с тех пор никто его не щемил, более того, когда вышел у него конфуз с «зелеными знаками», менты по-отечески помогли, отмазали — уж больно стучал он громко и качественно. В то же самое время случай свел Цыплакова со злостным хулиганом Василием Карнауховым. Тот только что откинулся с зоны и, шатаясь бесцельно по городу трех революций, зашел за бригадирскую будку поссать. За удаль и молодечество был он тут же принят на должность уборщика и вскоре оказанное высокое доверие оправдал. Мастерски, по наводке Цыплакова, «давал наркоз» рихтовочным молотком тому, кто торговал с выгодой, но не оглядывался по сторонам. Еще как давал! Оц-тоц-перевертоц, дела шли…

Увы, все хорошее скоро заканчивается. Вот и Васятке в конце концов не повезло — взял на гоп-стоп не в меру резвого джигита. Однако, подсев, однокорытника не вломил, и с хибром «проканал паровозом с горящими буксами» по кривым рельсам советского законодательства[121]. И покуда Василий Карнаухов чалил, Алексей Михайлович не скурвился, не забурел — старательно заботился о поделыцике, засылал ему грев в количестве должном, чуя, видимо, что тот еще пригодится.

А между тем то ли цены на нефть упали, то другая какая беда приключилась, но только затеяли главные обладатели хлебных ксив перестройку. Гласность задвинули и демократию, попутно, правда, приватизировав в стране все самое ценное. Цыплаков, чувствуя ситуацию, клювом щелкать не стал. Зарегистрировался как юрлицо и, получив благословение, свой же собственный филиал у родного рынка взял в аренду, увеличив при этом разовые сборы на порядок. И не прогадал…

Пока в исполкоме обсуждали генеральную линию партии, Алексей Михайлович поставил на своей земле десяток ларьков и, пользуясь моментом, раскручивался стремительно. Очень скоро он уже заведовал арендным предприятием и всеми филиалами при рынке. А тем временем у верхних с головой совсем поплохело — отдали монополию на водку всем желающим. Ну тут уж сам Бог велел! Полгода Алексей Михайлович гнал «Московскую особую» — спирт технический с водой водопроводной. А потом нырнул в недвижимость. Она-то у него работала как следует…

Тем временем из мест не столь отдаленных воротился разбойник Карнаухов. Только был он теперь не прежний стопарь с киянкой, а степенный законник, живущий по понятиям, с кликухой звучной и ко многому обязывающей — Вася Гранитный. На те подъемные, что отвалил ему Цыплаков, он гуливать не стал, а, возвратив их как свою долю в общак, занялся делом. Сколотил команду, да не из отморозков каких, на шконках ни разу не парившихся, а из людей нормальных, кое-чего в жизни видевших, и первым делом отшил нынешнюю цыплаковскую крышу — дескать, вам, ребята, здесь больше делать нечего. Те врубились, что масть гнедая, отлезли, а Гранитный активно включился в риэлтерскую деятельность. Работали по старой схеме — Алексей Михайлович наводчиком, а Василий со своими тяжеловесами клиентов денежных стопорил с прихватом, стараясь, однако, до мокрухи не доводить — грех все-таки.

А между тем распался Союз нерушимый, повсюду начался совершеннейший беспредел, и Алексей Михайлович надыбал тему — главное дело всей своей жизни. Он начал строить. Дело Алексей Михайлович поставил широко — заложил сразу пять домов-тысячников. В один прекрасный момент обнаружилось, что, кроме нулевого цикла, ничего не построено, а Деньги и руководство компании исчезли. Поднялся грандиозный скандал. Шумели обманутые граждане, крутились менты и репортеры, но только Цыплаков с Гранитным знали истину: бабки давно уже были отконвертированы и лежали там, где им полагается, так же как и тела наплевавших всем в душу директора и главбуха. За год с небольшим гениальная мысль Цыплакова воплотилась в жизнь не единожды: то в виде лопнувшего банка, то в виде торговли дешевыми авто. И всякий раз Алексей Михайлович недоумевал — ну откуда у нашего народа столько денег? Не иначе воруют все!