Троцкому пришлось уступить, причем не только в украинском вопросе. Он соглашался на образование комиссии для рассмотрения территориальных и политических вопросов, то есть на обсуждение аннексий под прикрытием самоопределения народов; признал право на самоопределение Финляндии, Армении, Украины, Польши и прибалтийских провинций; обязался как можно скорее вывести русские войска из Персии [320]. Но это были словесные уступки, на которые Троцкий шел в рамках общей тактики затягивания переговоров. Одновременно преследовался и политический момент: Троцкий демонстративно подчинялся диктату. Не случайно вывод, который сделал Кюльман, заключался в том, что Троцкий не хочет заключать мир, а «стремится вынести из дискуссий материал для агитации», чтобы «прервать переговоры и обеспечить себе эффектный отход» [321].

Взгляды Троцкого не были для Кюльмана тайной. «Ему и его друзьям, – писал Кюльман, – самой важной целью кажется мировая революция, по сравнению с которой интересы России вторичны. Он усердно читает и штудирует германские социал-демократические газеты» и надеется, что германские «социал-демократия и массы совместно выступят против войны», если она будет вестись из-за территорий. 12 января по н. ст. на заседании комиссии по урегулированию территориальных и политических вопросов Троцкий, а затем Каменев фактически отказались признать право отделившихся от бывшей Российской империи территорий провозгласить свою независимость, вновь стали настаивать на выводе германских войск из оккупированных районов и отказались признать за немцами право требовать невмешательства советского правительства во внутренние дела Германии.

16 января по н. ст. Кюльман отправил телеграфом канцлеру Гертлингу личное письмо, в котором указал, что не верит более в «желание Троцкого вообще прийти к приемлемому миру». Необходимо признать, продолжал Кюльман, что положение Германии «из-за этого становится все менее благоприятным, так как со стороны военных категорически отрицается принятие на себя обязательств по выводу войск даже после заключения всеобщего мира. Это, конечно же, дает в руки Троцкому весьма сильное оружие» [322].

В целом немцы оценивали ситуацию адекватно, считая, что «для подверженных сильному влиянию Радека большевиков пропаганда революции стоит выше даже по сравнению с интересами господства своей собственной партии» и они «больше хотят желательного для революционной пропаганды разрыва переговоров, чем мира». На переговорах они «в меньшей степени представляют Россию, а в большей — революцию», «охотно идут на затягивание переговоров для того, чтобы иметь возможность пропагандировать по всему миру свои идеи и методы», причем все это «попадает на плодородную почву». В ожидании срыва переговоров Кюльман был теперь больше всего обеспокоен тем, как создать впечатление, что переговоры были разорваны не из-за германских территориальных претензий, в частности не из-за отказа немцев очистить территории, отделившиеся от России. Без больших надежд он собирался обсуждать этот вопрос с Гофманом, который в тот момент как раз готовил советской делегации ультиматум о немедленном заключении аннексионистского мира на немецких условиях. Этот ультиматум немцы планировали вручить Троцкому, как только будет подписано сепаратное соглашение с Украиной, а до тех пор хотели «отказаться от любого более жесткого тона в разговоре с большевиками» [323].

В возможный сепаратный мир с Украинской радой сам Кюльман не слишком верил. «Как с украинцами, так и с большевиками неприменимы методы переговоров, пригодные для обычных политических противников», – записал он. Со стороны украинцев, по его мнению, «желание прийти к соглашению выражено намного сильнее». Украинцы «хитры и коварны», но «совершенно необузданны в своих требованиях», что «практически исключает шансы на мир», причем «главным препятствием здесь является почти неприкрытое желание того, чтобы населенная украинцами Восточная Галиция была в какой-нибудь форме отделена от Австро-Венгрии и присоединена к Украине», а это «конечно же неприемлемо для Австро-Венгрии», которая рассматривала вопрос о «самоопределении восточногалицийских братьев как вмешательство во внутренние дела монархии» [324].

Представители Украины умело использовали, с одной стороны, противоречия между советской и германо-австрийской делегациями, а с другой — продовольственные затруднения в Германии и Австро-Венгрии. Именно в эти дни был создан миф об украинском хлебе, который, дескать, мог спасти Германию и Австро-Венгрию от наступающего голода и привести к победе в мировой войне. За это украинская делегация, опираясь на лозунг самоопределения народов, так опрометчиво поддержанный Германией, Австро-Венгрией и советским правительством как средство для расчленения Российской империи, сначала потребовала передачи ей Восточной Галиции (о чем Австро-Венгрия даже говорить отказалась), а затем — выделения Восточной Галиции в автономную область.

Но поскольку именно Австро-Венгрии мирный договор важно было подписать как можно скорее, Чернин пошел на уступки украинцам. «Украинцы больше не ведут переговоров, они диктуют свои требования», – записал Чернин в дневнике, и, видимо, не преувеличил. Украинская делегация была осведомлена о начале беспорядков в Австро-Венгрии и «как по барометру» устанавливала по демонстрациям в Вене степень недоедания в Австрии. Было ясно, что австрийцы должны заключить мир, чтобы получить хлеб, запасы которого в Австрии почти иссякли. Сам Чернин считал, что без заграничных поставок хлеба «через несколько недель» в стране «начнется массовое вымирание». Решено было вести с украинцами переговоры «на началах разделения Галиции на Западную и Восточную, согласно требованиям украинцев».

3 (16) января австрийцы и немцы согласились с тем, что территории восточнее Буга и южнее линии Пинск — Брест-Литовск отойдут, в случае подписания сепаратного мирного договора, к Украине, в Холмской губернии будет проведен референдум, а Восточная Галиция получит некий вид автономии. Украинцы победили. Они «практичные люди, – сообщал в МИД Германии посланник Ф. Розенберг, – и рассматривают теории, признанные осчастливить народы, как средство, а не как самоцель. Если при заключении соглашения с нами они получат то, что хотят, то мало будут заботиться о праве наций на самоопределение и о других прекрасных принципах. Их хитрость и упорная крестьянская изворотливость делает нашу игру не слишком легкой» [325].