Доктор Клоустон зажег две масляные лампы. Одну он вручил мне.

– Мистер Фрей, – сказал он серьезно, – был рад иметь с вами дело.

Меня аж озноб пробрал.

– Я… взаимно, доктор.

Затем он подошел к Макгрею и незаметно сунул ему маленький пузырек, в котором, как я догадался, был лауданум.

– На дорогу, – шепнул он. Макгрей взглянул на ярлык, затем на доктора – глаза у него были на мокром месте. – Удачи, Адольфус.

Я чуть было не брякнул: «О, да мы же не на смерть отправляемся!» – но все же передумал. Сейчас было не время искушать судьбу.

Макгрей предложил руку Кэролайн, а Клоустон – Фиалке. И этой медленной, мрачной процессией мы вышли во тьму.

16

Экипажи ехали бок о бок, гнетущую тишину заполняли лишь стук копыт и треск колес.

Мы оказались в одной коляске с Шефом, но тот лишь нервировал нас, постоянно выглядывая в окно, шумно дыша и не сводя пальца со спускового крючка револьвера. На протяжении всей поездки Макгрей не сводил глаз с коляски сестры, а Кэролайн с опаской посматривала то в одно окно, то в другое.

Несмотря на напряжение, мы добрались до гавани без происшествий. Экипаж Клоустона, в котором ехали Фиалка и сестра Дженнингс, остановился раньше нашего, поскольку их пароход был пришвартован у самого начала пирса.

Я заметил, что Макгрей напряг зрение, силясь хоть мельком еще раз увидеть сестру, но ночь была слишком темна.

Мы проехали дальше, почти до самого конца пирса, где нас уже дожидались капитан Джонс и один из его парнишек с ярким фонарем в руке. Боб, с револьвером в кобуре, который, впрочем, все равно бросался в глаза, тоже стоял рядом.

– Обратно плывем с еще двумя пассажирами, – сообщил Макгрей, как только вышел из коляски. – С этой девицей и вон тем крупным типом.

Харрис, с трудом слезая с экипажа из-за раненой ноги, лишь крякнул в ответ.

– С тремя, – поправила Кэролайн.

Едва завидев ее, капитан Джонс расплылся в улыбке и поспешил поцеловать ей руку, но Макгрей помешал ему рассыпаться в комплиментах.

– С тремя? – переспросил он.

– Да, – сказала Кэролайн. – Я не могу бросить здесь этого коня.

Боб фыркнул с издевкой.

– Я… не думаю, что у нас найдется для него место, дорогуша, – сказал капитан, но Харрис уже начал снимать с животного сбрую. – Простите, но…

– Это картезианец, – напирала она и, стянув перчатку, погладила коня по шее. – Чистокровный испанец. Он стоит небольшое состояние.

– Нам пора отплывать, – настаивал Боб. – К черту эту лошадь.

Кэролайн воззвала к Макгрею:

– Скажите им, что его надо забрать.

Девятипалый, обожавший лошадей с раннего детства, посмотрел на животное с явным сомнением. Словно красуясь, конь встряхнул своей элегантной мускулистой шеей, до того темной, что нам был виден лишь блестящий контур его гривы.

– Дорогуша, я понимаю, о чем вы. Это чудесный зверь, но…

Кэролайн сделала шажок к нему.

– Я хотела подарить его вам.

В жизни не видел, чтобы столько лиц как по команде повернулись в одну сторону. А у меня внутри вспыхнул необъяснимый жар, какого я прежде никогда не чувствовал.

У Макгрея отвисла челюсть.

– Вы что? – нехарактерно пискляво для себя спросил он.

Кэролайн опустила голову, но искоса взглянула на Макгрея. Она зарделась, что было заметно даже в слабом освещении, и голос ее зазвучал внезапно тихо и застенчиво:

– Я не хотела… не хотела сообщать об этом вот так, но… Я знаю, что мой отец убил вашего прежнего коня и вверг вас в невыносимо тяжелые испытания. Так будет честно.

Я чуть не заорал: «Он и меня вверг в невыносимо тяжелые испытания!» К примеру, нос мой до сих пор был слегка искривлен. Мне пришлось спрятать руки в карманы и вцепиться в подкладку, чтобы совладать с собой.

Макгрей, все еще с разинутым ртом, переводил взгляд с Кэролайн на коня, в глазах его светилось неверие.

– Я купила его в Севилье, – пробормотала Кэролайн. – Ему шесть лет. Как видите, он очень статен и послушен.

Макгрей был так впечатлен, что едва ли заметил, как Харрис вложил ему в руку поводья.

– Ты как, дружок? – сказал он, с чистым восторгом гладя коня по крепкой шее. Внезапно глаза его блеснули, словно у ребенка в Рождество, и на малую долю секунды он вернулся в свой настоящий возраст – на год младше меня. – Какой ты красавчик! Как его зовут?

– Оникс.

– Ох, почему вы все даете лошадям такие пафосные дурацкие имена? Я буду звать его Черныш.

– О господи боже! – в унисон процедили мы с Кэролайн, одинаково скривившись.

– Если назовете его Чернышом, я его не отдам, – заявила Кэролайн.

– Нетушки! Пути назад уже нет. Я буду биться за не…

– Вы закончили? – громко спросил я. – Нам пора отчаливать.

Макгрей лишь рассмеялся:

– Ты дуешься, потому что тебе ничего не перепало? – Я не успел придумать ответ, но, к счастью, Макгрей уже повернулся к капитану Джонсу и рявкнул на него: – Оглохли, что ли? Освободите место для моего коня! А если места не найдется, тогда мы вас за борт выкинем.

Новый конь и лауданум сыграли роль того самого успокоительного, в котором так нуждался Макгрей. Он заперся в своей каюте, и больше мы его не слышали (не считая оглушительного храпа), пока не причалили в конечном пункте назначения.

Оникса – я отказываюсь звать его Чернышом – разместили в трюме. Харрис присматривал за ним, а мальчишки из машинного отделения с радостью ему помогали. Конь держался с завидным спокойствием, равно как и прошлой ночью, когда мы сражались с ведьмами.

Шеф принялся распоряжаться на корабле – с этим мы ничего сделать не могли, – и мы отплыли на север. Несмотря на то что ночь была облачная, убывающая луна ярко сияла в небе, и вокруг было непривычно светло, отчего скрыть наше расположение не представлялось возможным. Проклиная хорошую погоду, мы несколько часов вынужденно держали курс на север, чтобы ни с одного острова нельзя было отследить, свернули мы на восток или на запад.

Испытывая потребность подышать свежим воздухом, я закутался в пальто и вышел на палубу. Я стоял на носу, овеваемый холодным соленым ветром, и наблюдал, как наше судно режет волны. Вопреки арктической стуже море было невероятно спокойным, а пейзаж – изумительно красивым. Вероятно, угроза неминуемой смерти стала причиной тому, что я снова стал находить во всем нечто прекрасное.

Пароход Клоустона, отплывший гораздо раньше нашего – безо всяких неразрешимых проблем с лошадями, все еще был виден вдали, в нескольких милях