власть. Обратила ли ты внимание, что в последние дни в Москву отозвали многих послов? На заседании центрального комитета партии Берию вывели из этого органа.

Решили: идет борьба за мир. Я буду приветствовать демократизацию партии, если она признает сионизм, и тем приблизится к нам. Не признает сионизм, хотя бы признает стремления еврейского народа к независимости, прекратит войну с нашим народом, как нацией. Видишь, становлюсь пророком. Мы еще доживем до этого. И войны не будет. Разовьется наука. Не будет у нас уродливых людей, больных, несчастных – вылечим всех. Наоми! Надейся на лучшее. Наши левые увидят, чем завершилась их война. И это было частью их мелкобуржуазной идеологии, и это было усилие – ухватиться за борта саней, как за тормоз, чтобы не скользить вместе со всеми. Но кто заставил их сесть в эти сани? Кибуц – вне этих саней, он – единственный, кто служит тормозом. Помни это при написании романа.

Я бы хотел, чтобы ты ближе ознакомилась с нашей политической жизнью и описала бы ее, чтобы вжилась в нее. Мне кажется, ты – единственная, кто к этому предназначен. Натан пока этого не понимает. Он не намного моложе тебя. Ему около тридцати. Он слушает лекции для “кадров” по политике, потом жалуется мне: я просто не приспособлен к такой массе схоластики. Но умен в малых делах и занимается слишком детальным психологизмом. Я люблю его, но беспокоюсь за его развитие. Надеюсь, что он наберется ума. Ты же – совсем другое дело. Я бы очень хотел, чтобы ты ознакомилась поближе со всем клубком политических, личных, товарищеских отношений в стране, в кибуцах – в частности. Ты напишешь то, что я жаждал рассказать всю свою жизнь, но не смог.

Вчера я пошел на детскую постановку в честь завершения учебного года. Ставили спектакль по сказке Андерсена “Снежная королева”. Герда, добрая сестра, спасла брата, чье сердце стало ледяным. Рахела Элькони, игравшая Герду, исполнила ее роль столь убедительно, что я поверил ей всей душой, прослезился и с такой приязнью мысленно гладил мальчика, что лед его сердца растаял.

Попал он к грабителям, поднялся на снежные горы, преодолел все приключения, пока золотая карета не прикатила за братом Герды и спасла его от вечного купца и снежной королевы, и вернула ему человеческое сердце. Андерсен верил в любовь. И дети – тоже. Они играли свое детство просто, как сельские дети. Я сидел поодаль от них и видел их по-новому. Какие-то новые стороны открылись в них, как по мановению волшебного жезла. Я знаком с этими детьми еще с того момента, когда они сосали материнскую грудь. Я люблю следить за тем, как развиваются сыны человеческие. Но вчера все стало для меня неожиданностью. Так растут наши дети. И Андерсен с дальнего севера становится близким детям кибуца Бейт-Альфа, их товарищем.

Время приближается к часу ночи. По радио звучит тихая музыка. Ты все еще считаешь, что я не люблю музыку? Я бы хотел тебе рассказать о моей любви к музыке. Не сейчас. Я уже закрыл глаза. Иногда мне кажется, из нас обоих – именно я – истинный романтик. Но – нет. Неверно. Это не романтика. Это нечто абсолютно иное. Быть может, когда я посещу твою башню, расскажу тебе об этом. Но интересует ли это тебя вообще? Письмо мое длинное. Но если буду его продолжать, тормоз мой выйдет из строя. Привет твоей Мими, и всех благ тебе.

Твой Израиль

Ребенок сдан в детский дом кибуца. Они вдвоем занимаются рукописью романа. Следы усталости на лицах… Редакторская работа выматывает.

Привет и большая любовь уважаемому редактору.

Ты уехал, оставив после себя тепло души. Девушка скучает, а малышка спрашивает: хорошо было с Израилем?

Да и я все еще под впечатлением нашей встречи. Это была чудесная встреча. Помнишь, я рассказывала тебе о встречах, когда земля трясется под ногами. Это и было сейчас в Гиват-Хавиве, в моей комнате.

Я счастлива, Израиль.

Люблю тебя, обнимаю,

Наоми

28.07.1953

Привет, Наоми!

Я сегодня ездил в Тель-Авив на встречу с Шлионским. А он уехал на месяц в отпуск. Отдыхает на горе Кармель. Оставил ему две главы твоего романа. Приложил письмо, сообщив, что еще две главы скоро будут ему переданы. На следующей неделе, вероятно, поеду в Иерусалим. Оттуда – в отпуск не знаю еще, куда. План встречи и времяпровождения в Тель-Авиве, как и мечты и сны летней ночи, жаркие дни и не менее тяжкую ностальгию, придется отложить. Тоска эта, полная переживаний, да будет благословенна, как говорят об ушедших. Аминь.

Тебе самой надо будет поехать в издательство “Сифриат Апоалим” (Библиотека трудящихся”), найти там человека по имени Хаим Пелег и передать ему дополнительные главы. Вдобавок к этому, отдыхай, дай покой твоей безумной головке.

Указания к отпуску: скажи Ирме, что после того, как ты приведешь в порядок свои волосы, тебе надо заняться зубами, и да будут они чище снега и белее молока. Ты не следила за ними. И жаль их потерять только из-за неряшливости.

Замечание по поводу последней главы твоего повествования: не понимаю, в чем ты обвиняешь господина Леви. Почему его одиночные прогулки означают, что он сдался судьбе? Что он, по-твоему, должен был сделать?

Захочешь послать мне письмо, пиши в кибуц Бейт Альфа. Сюда же посылай новые главы. Привет твоей сестре. Сожалею, что никак не могу с ней познакомиться.

Жму руку,

Израиль

Сухо во рту. Что такого она совершила?

Привет тебе, Израиль, в жаркую летнюю ночь, когда снятся сны, которые не хочется прятать. Получила твое письмо, и то, что прочла между строк, испортило мне настроение. Что случилось, Израиль? Чего ты вдруг решил не видеться со мной такой большой отрезок времени? Не из-за желтых моих зубов, которыми все еще занимается Ирма, и не из-за отсутствия времени. Тут какая-то иная причина скрывается между строк. Я тебя чем-то оскорбила в разговоре в Бейт Альфа? Я не смогла быть откровенной с тобой, какой должна была быть, и ты, быть может, неверно толкуешь сказанное мной. Так вот, я хочу добавить к твоим указаниям по отпуску, что не будет мне покоя, пока я тебя не увижу и не поговорю. В воскресенье я еду к сестре и предлагаю тебе, чтобы по пути на Иерусалим ты прихватил меня. Достаточно мне поговорить с тобой по дороге.

Господина Леви я обвиняю в том, что он сдался своему отчаянию, отказался от того, что могла