Взвыв от боли, фоморка упала на одно колено и схватилась за ногу.

– Ну-у, теперь уж ты сам напросился!

Со всей силы она выдернула нож, с которого капала ее собственная кровь, и вонзила обидчику в грудь. Тот закричал, а вместе с ним закричала и наслаждающаяся зрелищем публика.

Но Чарне было не до зрителей. Она вошла в раж, подхватила с земли меч и приставила к самому горлу умоляющего теперь его пощадить фомора. Еще секунда и…

– Чарна, стой! – рявкнул ей Лир, боясь, что она его не услышит. Несколько стоящих рядом фоморов недовольно на него покосились. – Чарна, он сдался!

Побежденный участник спарринга с круглыми от ужаса глазами глядел на клинок, который вот-вот должен был отправить его на тот свет.

– Регинслейв!.. Регинслейв!..

Фоморка самодовольно глянула на скандирующую ее имя толпу, а затем перевела взгляд на Лира. Он медленно покачал головой в ответ.

– Регинслейв!.. Регинслейв!..

Регинслейв с презрением еще раз посмотрела на дрожащего под ее оружием соперника.

– Трус, – улыбнувшись, плюнула она, сунула меч за пояс и пошла прочь. – Перерыв!

Под свист расстроенных исходом боя на арену поспешили медики с носилками, а Чарна ловко перемахнула через бордюр и оказалась лицом к лицу с Лиром.

– Зачем пришел? – поинтересовалась она, безуспешно пытаясь остановить льющуюся из бедра кровь выданным ей бинтом.

– Зачем пришел? – Лир повлек ее за собой в укромное место. – Очевидно, я пришел спасти тебя от самоубийства посредством беспорядочных драк.

Когда они оказались за колонной, вне поля зрения остальных, Хэллхейт приложил свою украшенную шрамом руку к ее изувеченной ноге и сконцентрировался, ища в сознании ту самую искру, что говорит о силе. На миг появился луч тусклого света, и рана начала медленно затягиваться. Чарна вздрогнула, но не отступила.

– Еще двое полудурков, и я стану чемпионом ночи, – заметила она, когда на коже не осталось ни царапины. – И, вероятно, неплохо заработаю.

– Тебе нужны деньги?

– Тебе они тоже никогда не были нужны, но это тебя не останавливало. Помнишь того несчастного, которому ты однажды сломал четыре ребра?

– Это другое. Я изменился, теперь бы я так не сделал, – вздохнул Лир, чувствуя, как его одолевает нахлынувшая волна слабости. Почти все силы кристаллов в руке он потратил на лечение подруги. – Это было до того, как я…

– Люди не меняются, – пожала плечами Чарна, с притворным равнодушием отвернувшись. На арене, судя по звукам, перерыв проводили с пользой. – Со временем мы лишь становимся теми, кем на самом деле были всегда. Кем быть боялись. Собой.

Лир выглянул из-за угла как раз в тот момент, когда очередной победитель с разбитой губой, прихрамывая, ковылял в сторону врачей, которым и так было не до скуки. Хэллхейт снова повернулся к Чарне.

– Считаешь, принося беспричинные страдания другим, ты становишься собой?

– Это все, что я умею.

– Нет. Это все, что ты хочешь уметь.

Чарна не ответила. Она мрачно покосилась на творящуюся вокруг арены вакханалию, а потом подняла глаза на Лира. Долго вглядывалась в его лицо, словно боялась задать свой вопрос, и наконец медленно произнесла:

– Ты когда-нибудь чувствовал, что делаешь все неправильно? – Ее нижняя губа дрогнула. – Неправильно живешь, неправильно думаешь, неправильно видишь мир? Совершаешь ошибку за ошибкой, но понимаешь, как слеп, только когда уже ничего нельзя изменить?

– Я знаю, к чему ты клонишь, и мне это не нравится.

– Ты до последнего веришь, что в твоих руках достаточно власти, чтобы сделать все как надо, но когда наступает решающий момент, ты не оправдываешь чужих ожиданий и с треском проваливаешься. И все. Все как всегда. – На глазах Чарны блеснули слезы, но она не давала им волю, продолжая: – Ты осознаешь, что не лучше других, что мир создан не для тебя, и, возможно, в этом мире даже нет для тебя места. По крайней мере того места, о котором ты всегда мечтал, к которому всегда стремился.

– Чарна. – Лир положил руки ей на плечи, но она в ответ лишь пристыженно отвела глаза в сторону.

– И ты больше не видишь смысла бороться за что-либо стоящее, потому что теперь есть лишь злоба и ненависть в глазах других, – прошептала она. – Потому что теперь ты боишься взглянуть в зеркало, понимая, что в своих глазах увидишь ту же ненависть к себе самому.

– Чарна, не ищи ненависть, ищи взаимопонимание. Ищи прощение.

– Прощение? – истерично воскликнув, она оттолкнула Лира, но он не стал сопротивляться. – Ты серьезно? Я убила ту даитьянку, Лир! Черт возьми, я даже не помню, как ее звали!

– Ее звали Амариллис.

– Это уже неважно.

– Чар…

– Неважно, а знаешь почему?

Конечно, Лир знал, но еще он знал, что подруге необходимо произнести все вслух. Иначе боль не прогнать.

– Почему? – спросил он тихо. Так тихо, что сам едва услышал свой голос.

Фоморка грустно улыбнулась.

– Хораун заставил меня запачкать этот самый клинок. – Она вытащила оружие из-за пояса, и лезвие блеснуло, оказавшись точно между ее глазами и глазами Лира. – Но Хораун не заставлял меня чувствовать удовлетворение от того, с какой легкостью меч пронзает плоть. Я всю жизнь провела среди солдат, Лир. Я впервые отняла жизнь, когда мне было двенадцать, и я до сих пор помню того мальчишку по имени…

– Атеорн.

– У него были темно-каштановые волосы и до странности светлые голубые глаза, а еще кончик его левого уха кто-то подрезал, не знаю, в другом бою или просто в качестве дурацкой шутки… Он не хотел сдаваться, боясь быть осмеянным из-за поражения. – Чарна сделала паузу, поджав побледневшие губы, но потом будто силой заставила себя заговорить вновь. – Мне было искренне жаль, когда на моих глазах с арены унесли его тело. Но я выиграла в честном бою, а его больше никто не мог назвать трусом.

– Я понимаю.

– Нет. До недавнего времени, Лир, я не чувствовала себя виноватой ни в одной из смертей, что принесла.

Нет, это Чарна не понимала. Лир устало вздохнул. Почему она всегда так упряма, даже когда другие искренне хотят ей помочь?

– И ты думаешь, что теперь заглушишь чувство вины, – спросил он, – добавив в свою коллекцию еще пару честно заработанных трупов?

– А что мне еще остается делать!

– Поговорить с Аней, поговорить с даитьянами! Все им объяснить, а не прятаться здесь, убеждая окружающих – и саму себя, – что ты бездушный убийца, не способный на большее! Даитьяне поймут, я уверен.

– Нет, Лир. Даже если они поймут, они не простят. Я не прощу.

Желающие размять мышцы закончились, с арены больше не доносилось воплей и шума кулачных ударов, и толпа снова начинала звать свою чемпионку.