Наблюдал я, с каким уважением он отзывался о Сталине. Произносил он слово «Сталин» с ударением на «и». Я его не поправлял, так как знал, что когда это пытались делать другие, то он на подобные замечания просто не обращал внимания.

Не берусь судить, испытывал ли Рузвельт физическую боль во время заседаний, конференций или двусторонних бесед с ним в Белом доме. Скорее всего, испытывал, несмотря на лекарства. Но внешне это трудно было заметить. Видимо, помогало большое самообладание и, конечно, незаурядная сила воли.

Но все же не ускользала от взгляда какая-то его усталость, а точнее, отрешенность. Впрочем, это можно было наблюдать лишь в последний период жизни Рузвельта.

Во время бесед перед Крымской конференцией я обратил внимание на то, что Рузвельт, произнося имя Черчилля, слегка улыбался. Объяснялось это, скорее всего, тем, что в активной переписке, которая велась между тремя лидерами, Черчилль подбрасывал Рузвельту разного рода идеи по польскому вопросу, по вопросу о германских репарациях. Рузвельт, конечно, знал точку зрения Сталина на проблему репараций с Германии. Она была иной, отличной от мнения Черчилля.

Не раз я слышал, как и американские деятели, и представители других стран пытались сопоставлять историческую роль Рузвельта со значением для США его предшественников, причем обычно начинали экскурсы с Джорджа Вашингтона. Однако, на мой взгляд, такие сопоставления или сравнения не оправданны.

К примеру, президент Вашингтон возглавил борьбу Штатов за независимость. Он стал первым главой государства после того, как были сброшены английские колониальные оковы.

Все это верно. Но как можно сравнивать эти события с участием США во Второй мировой войне, когда эта страна вступила в союз с СССР – социалистическим государством? А как можно сравнивать Авраама Линкольна с тем же Рузвельтом, да и с любым другим президентом США более поздних времен? При таком сопоставлении невозможно найти соответствующие эквиваленты, которые позволяли бы сравнивать заслуги или минусы в деятельности такого рода исторических фигур. Только определенная эпоха и дает возможность оценить место каждой из них при учете специфических черт данного конкретного времени.

Нельзя сравнивать несравнимое. Как нельзя на одну чашу весов положить, скажем, время, а на другую – пространство и взвешивать – что важнее.

Если бы не было Рузвельта в канун войны, когда СССР нормализовал отношения с США, если бы его не было и в тяжелые годы войны, то положение оказалось бы совсем иное. Это относится и к подведению итогов самой тяжелой и кровопролитной в истории войны, поскольку основы послевоенного устройства закладывались еще на конференциях в Тегеране и Ялте с участием президента Рузвельта.

У президента США был узкий круг деятелей, с которыми он систематически советовался по вопросам как внутренней жизни страны, так и внешней политики. Представление, которое бытовало и в годы его президентства, и после его кончины, будто он почти все решал сам и не испытывал нужды в углубленном обсуждении проблем с другими, по крайней мере наиболее близкими, людьми, является примитивным. Верно то, что Рузвельт не колебался в принятии решений, в обоснованности которых у него не было сомнений. Но прежде чем прийти к убежденности в этом, он заставлял и других высказывать свои суждения, что особенно относилось к тем деятелям или его друзьям, которым он верил и на чью компетентность полагался. Президент любил людей компетентных.

Однажды в беседе со мной он сказал:

– Голова идет кругом, столько проблем. И нужны умные люди, чтобы решать их правильно.

Рузвельт не был исключением из правила, освященного опытом многих веков. Президент действовал в этом плане так же, как поступали и другие крупные деятели в древние или более поздние периоды истории.

Связи, которые поддерживал Рузвельт с теми или иными лицами, были уже в силу его положения и некоторых присущих ему особенностей характера в общем-то на виду. Он и не пытался их скрывать. Например, нередко Рузвельт на протяжении своего президентства рекомендовал советским послам, в том числе и мне:

– Побеседуйте по этому щекотливому вопросу с Гарри Гопкинсом. Он, возможно, не все вопросы может решить, но докладывать их мне будет точно.

С этими советами президента советские послы, разумеется, считались. Бывали иногда и осечки, хотя скорее в результате недоразумений. Например, посол Уманский в одной из бесед с Гопкинсом на завтраке в нашем посольстве прибег при изложении советской позиции по важному вопросу к такой тональности разговора, которая собеседнику показалась слишком строгой. Американец вспылил. Разговор уже трудно было поправить, он был свернут. Уманский сообщил об этом инциденте в Москву самокритично. Поскольку дело касалось формы изложения позиции, а не ее содержания, каких-то серьезных последствий данный случай не имел, хотя, как говорят, след все же оставил.

Гопкинса считали человеком умным, но в то же время и сложным. Не занимая крупных постов в администрации, если не считать короткого периода (1938–1940) пребывания на посту министра торговли, он был у Рузвельта на подхвате. Его политические взгляды совпадали со взглядами самого Рузвельта по всем основным вопросам войны и мира. Это – главный секрет того веса, который имел Гопкинс в Вашингтоне и администрации.

Гарри Гопкинс являл собой необычный феномен на политическом небосводе США. Он пришел в Белый дом в сорок три года и в течение последующих двенадцати лет неизменно находился при Рузвельте. В тот период никто из государственных деятелей не был так близок к президенту, как Гопкинс.

Все знали, что он – отец четверых детей и жил в общем-то по американским меркам довольно скромно. Его ежегодный доход в течение пребывания в Белом доме был ниже того, который он получал до 1937 года.

Неофициально его называли «заместителем президента», «начальником штаба Белого дома», «главным советником по вопросам национальной безопасности». Он был и тем, и другим, и третьим. Но что больше всего поражало американцев, так это отсутствие у Гопкинса желания наживаться на своей близости к высшей власти, извлекать из своего положения личную выгоду.

Зная его влияние, премьер-министры и президенты зарубежных стран, приезжавшие в Америку, стремились с ним увидеться. Магнаты американского бизнеса поражались его хладнокровию в периоды самых сложных кризисных ситуаций, умению ясно и четко мыслить, излагать свои воззрения.

Гопкинс являлся не только глазами и ушами президента, но, фигурально выражаясь, и его ногами. В решающие для американской истории моменты Рузвельт направлял с самыми важными миссиями за рубеж именно его, Гопкинса.

В январе 1941 года, когда в Европе уже бушевал пожар Второй мировой войны, Гопкинс прилетел в Лондон к Черчиллю. В июне 1941 года нацистская Германия напала на Советский Союз, а уже в июле того же года Гопкинс беседовал в Москве со Сталиным. Доверие к этому человеку Рузвельт испытывал настолько большое, что никогда не давал своему эмиссару никаких инструкций в письменном виде.