1910 году она построила там Марфо-Мариинскую обитель[114], настоятельницей которой стала. В качестве последней заботы элегантной женщины, всегда выказывавшей изысканный вкус, она заказала рисунки одеяния московскому художнику Нестерову[115]: длинное платье из грубой шерсти серо-жемчужного цвета, льняной нагрудник, охватывавший лицо, и большое покрывало белого льна, спадающее строгими складками. Монахини не были заперты, посвящая себя помощи бедным и уходу за больными. Они также отправлялись в провинцию, чтобы основывать там новые центры благотворительности. Это начинание быстро развивалось; через несколько лет во всех больших городах России имелись подобные заведения. И сама ордынская обитель разрослась: там выстроили церковь, больницу, мастерские, учебные мастерские и школы. Настоятельница жила в маленьком павильоне из трех комнат, очень просто обставленных; она спала на деревянной кровати без матраса, голова на подушке из сена. Она никогда не спала больше нескольких часов, если не проводила всю ночь у постели больного или не бодрствовала у гроба в часовне; клиники и больницы присылали ей безнадежно больных, заботы о которых она брала на себя. Так, однажды к ней привели женщину, которая опрокинула горящую керосиновую плиту. Ее одежда загорелась, и все тело было сплошной раной, началась гангрена, и врачи объявили ее обреченной. С настойчивой нежностью и мужеством великая княгиня взяла на себя уход за ней. Ежедневная перевязка занимала больше двух часов, а зловоние от ран было таково, что многие монахини падали в обморок. Тем не менее, больная выздоровела через несколько недель, и выздоровление ее рассматривалось как чудо

Великая княгиня не допускала, чтобы обманывали умирающих насчет их состояния; она, напротив, старалась подготовить их к смерти и внушить им веру в вечную жизнь. Во время войны 1914 года она еще расширила свою благотворительную деятельность, собирая пожертвования для раненых и создавая новые организации. Имея точные сведения о событиях, она, тем не менее, никогда не занималась политикой: была слишком поглощена своей работой, чтобы хотеть чего-то другого. Ее популярность росла день ото дня. Толпа опускалась на колени при ее приближении и крестилась, люди целовали ей руки и одежды, когда она выходила из кареты.

Несмотря на все добро, какое она делала, находились лица, критиковавшие ее новую жизнь. Некоторые доходили до того, что говорили, будто, покинув дворец и раздав имущество бедным, сестра царицы унизила императорское достоинство. Сама императрица была недалека от подобного мнения. Сестры никогда не понимали друг друга. Преданные православию, обе были очень набожны, но каждая понимала нашу веру по-своему. Императрица охотно искала пути сложные и опасные: она бросилась в экзальтированный мистицизм, в котором запуталась. Великая княгиня имела веру единственную и истинную: в человечность и любовь, ее вера была проста, как у ребенка. Но главной причиной их несогласия было слепое доверие царицы к Распутину. Великая княгиня, видевшая в нем самозванца и пособника Сатаны, не скрывала свой образ мыслей от сестры. Их отношения становились все более и более сдержанными и, наконец, вовсе прекратились.

Революция 1917 года не поколебала душевной твердости великой княгини. 1 марта войска революционных солдат оцепили монастырь. «Где немецкая шпионка?» – кричали они. Настоятельница вышла и ответила очень спокойно: «Здесь нет немецкой шпионки. Здесь монастырь, и я его настоятельница».

Ее хотели увести. Она сказала, что готова следовать за ними, но хотела бы сначала проститься с сестрами и получить благословение священника. Солдаты согласились, потребовав, чтобы их делегация присутствовала при церемонии.

Когда настоятельница вошла в часовню в сопровождении вооруженных солдат, все присутствующие с плачем опустились на колени. Поцеловав принесенный священником крест, она обернулась к солдатам и пригласила их сделать то же: все поцеловали крест. Пораженные спокойствием великой княгини и обожанием, окружавшим ее, солдаты вышли в молчании, поднялись в свои грузовики и уехали, оставив ее свободной. Несколько часов спустя члены Временного правительства явились принести извинения. Они признались, что бессильны остановить анархию, охватившую всю страну, и умоляли великую княгиню вернуться в Кремль, где она будет в безопасности. Она поблагодарила, но от их предложения отказалась. В покинутый ею добровольно Кремль, сказала она, революция ее не приведет; она решила, если это будет угодно Богу, остаться среди сестер и разделить их судьбу. Кайзер много раз предлагал ей при посредстве шведского посольства укрыться в Пруссии, поскольку Россия на пороге ужасных событий. Он это знал лучше, чем кто бы то ни было, не будучи сам чужд потрясениям, охватившим нашу страну. Но великая княгиня ответила ему, что никогда добровольно не покинет ни свой монастырь, ни Россию.

После этой тревоги община имела некоторую передышку. Взяв власть, большевики дали всем, жившим на Ордынке, разрешение жить как прежде. Они даже послали им кое-какое продовольствие. Но в июне 1918 года великая княгиня была арестована вместе с верной служанкой Варварой и увезена навстречу неизвестной судьбе. Патриарх Тихон[116] напрасно употреблял свое влияние, пытаясь отыскать ее след и добиться освобождения. Наконец, стало известно, что она содержится в городке Алапаевске Пермской губернии с двоюродным братом, великим князем Сергеем Михайловичем[117], князьями Иваном, Константином и Игорем, сыновьями великого князя Константина Константиновича, и сыном великого князя Павла Александровича князем Владимиром Палеем.

В ночь с 17 на 18 июля, спустя сутки после убийства царя и его семьи, они были живыми сброшены в шахту. Жители, издали наблюдавшие убийство, рассказывали, что после отъезда большевиков они приблизились к шахте, откуда раздавались стоны и церковное пение. Но никто не осмелился оказать помощь жертвам.

Несколько недель спустя в город вошла белая армия. По приказу адмирала Колчака тела мучеников были подняты из шахты. Говорят, что на многих нашли перевязки, сделанные из покрывала монахини. Помещенные в гробы, они были перевезены в Харбин, а оттуда в Пекин. Позднее маркиза Милфорд Хейвен велела перевезти в Иерусалим останки великой княгини и ее слуги Варвары. Они были погребены в склепе русской церкви Св. Магдалины, поблизости от Масличной горы. Во время переезда из Пекина в Иерусалим гроб великой княгини раскололся, испуская прозрачную душистую жидкость. Ее тело было цело, и множество чудесных исцелений произошло на ее могиле. Один из наших архиепископов рассказывал, что, проезжая Иерусалим и молясь на могиле великой княгини, он увидел, что двери церкви раскрылись и женщина в белом покрывале пересекла неф и остановилась перед иконой Архангела Михаила. Он узнал ее, когда она обернулась, указывая на икону. Затем видение исчезло.

Единственные реликвии, оставшиеся у меня от великой княгини Елизаветы – это несколько зерен из ее четок и кусочек дерева от ее гроба. Это дерево издает иногда изысканный запах цветов.

Я твердо