копейки, и ему не раз случалось возвращаться домой босым, оставив обувь нищему, встреченному по дороге. Бесчисленные посетители приезжали к нему отовсюду, иногда даже магометане или буддисты, которые просили его молитвы. Выздоровления, происходившие по его молитвам, часто расценивались как чудесные.

При рождении одного из моих братьев мать находилась в таком тяжелом состоянии, что медики признались в собственном бессилии. Она была уже в коме, когда к ней призвали отца Иоанна. Когда он вошел в комнату, больная открыла глаза и протянула к нему руки. О. Иоанн опустился на колени близ ее кровати и погрузился в долгую молитву. Поднявшись, он благословил мать и сказал просто: «Бог ей поможет, и она выздоровеет». Действительно, вскоре она была вне опасности.

Ввиду все растущего числа кающихся о. Иоанн учредил коллективную исповедь. Многие свидетели говорили мне, что шум голосов в церкви был невообразим, всякий хотел быть услышанным прежде других. Голоса женщин, более пронзительные, всегда преобладали. Некоторые из прихожанок, называвшие себя «иоаннитками», очень надоедали о. Иоанну. Убежденные, что он был воплощением Христа, они часто пускались в демонстрации, близкие к истерии, пытались, например, броситься на него и укусить до крови. Он отказывал им в причастии.

Он сохранил дружбу с моей матерью-и часто приходил к ней, когда я был еще ребенком. Я никогда не забуду его светлый проницательный взгляд и добрую улыбку. Последний раз я видел его в Крыму, незадолго да его смерти. Я запомнил слова, сказанные им мне в тот день: «Божественное дуновение для души то же, что дыхание для тела: как человек не может жить без воздуха, душа не может жить без дуновения Божьего».

О. Иоанну было 78 лет, когда под предлогом визита к умирающему его заманили в засаду и избили. Он был обязан жизнью лишь вмешательству привезшего его кучера. Последний сумел вырвать его из рук нападавших и привез домой полумертвого. Он таки не смог оправиться от полученных ударов и умер спустя несколько лет, не пожелав назвать имена своих палачей. Его смерть была большим несчастьем для России и особенно для наших государя и императрицы, потерявших в нем верного и мудрого советника.

Той же зимой таинственное событие напомнило мне обещание, которым я обменялся с братом в то время, когда мы занимались оккультизмом. Мы тогда решили, что тот из нас, кто первым умрет, явится к живущему. Однажды, когда я был в Петербурге, на Мойке, я проснулся ночью и, влекомый побуждением, которому не мог сопротивляться, поднялся, пересек комнату и направился к комнате брата. Комната оставалась запертой на ключ после его смерти. Вдруг я увидел, что дверь открывается, и Николай появляется на пороге. Его лицо сияло, он протягивал мне руки… Я хотел к нему кинуться, но дверь тихо закрылась, и я больше ничего не увидел.

* * *

Наша жизнь в Царском Селе была очень монотонна. Кроме Дмитрия я почти никого не видел. Много раз в течение зимы императрица приглашала меня в Александровский дворец. Она хотела говорить о моем будущем и предлагала быть духовным руководителем. Но если мне было легко открывать сердце перед ее сестрой, то с ней я никогда не чувствовал себя свободным: тень Распутина, казалось, всегда вставала между нами.

«Всякий честный, уважающий себя человек, – сказала она мне однажды, – должен служить в армии или взвалить на свои плечи придворную службу». Я удивлена, что ты не делаешь ни того, ни другого».

Я ответил, что испытываю отвращение к войне и военная карьера внушает мне непреодолимое отвращение. А что касается придворной службы, то у меня слишком сильна любовь к независимости и свободным высказываниям, чтобы быть когда-нибудь хорошим придворным. Я не представляю себя и на гражданской службе, какой бы она ни была. В будущем я должен буду управлять огромным имением со всей ответственностью, соответствующей такому положению. В моем ведении будут наши земли, заводы, благосостояние крестьян. Эти труды, правильно понятые, – тоже способ служить стране, а служа стране, я служу государю.

Императрица заметила, что я назвал Россию прежде царя: «Но царь – это Россия!» – воскликнула она.

В эту минуту дверь открылась, и в комнату вошел Николай II. «У Феликса совершенно революционные идеи!» – сказала ему императрица. Император изумленно раскрыл глаза, остановил на мне свой добрый взгляд, но промолчал.

Мать, здоровье которой немного улучшилось, понемногу вернулась к своей благотворительной деятельности. Отец редко бывал дома и большинство вечеров проводил в клубе. Таким образом, я оставался с матерью и читал ей, пока она вязала. Это затворничество и неспешная жизнь не могли длиться бесконечно. Весной я решил совершить большое путешествие по России, чтобы посетить наши владения и разные предприятия. Родители одобрили мое решение. Отец предоставил в моё распоряжение свой вагон, и я отбыл в сопровождении нашего главного управляющего, секретаря отца и множества друзей.

Путешествие длилось более двух месяцев. Проникнувшись важностью своей роли, я всерьез воображал себя молодым государем, объезжающим свою страну. Красота и разнообразие мест, которые я проезжал, очаровывали меня, и я был тронут теплым приемом, который встречал повсюду. Наши крестьяне, в праздничных нарядах, встречали мой приезд песнями и танцами; многие вставали передо мной на колени. Наш вагон был полон цветов и всевозможных подарков: куры, яйца, утки и свиньи в таком количестве, что пришлось подцепить второй вагон, чтобы увезти все это. Я сохранил лучшие воспоминания об этом путешествии. Закончилось оно в Крыму, где родители уже расположились на осень.

И вновь монотонная и бездеятельная жизнь, которую я вел подле них, показалась мне невыносимой. Мне уже был двадцать один год, и я чувствовал настоятельную необходимость сменить обстановку. Я решил поехать за границу. Вспомнив об одном из друзей, Василии Солдатенкове, отставном морском офицере, жившем в Париже и часто советовавшем мне поступить в Оксфордский университет, решил ехать в Англию. Великая княгиня, с которой я поделился своими планами, сначала старалась меня отговорить, но в конце концов склонилась к моим доводам и пообещала постараться убедить родителей отпустить меня. Это было нелегко. Тем временем, не сомневаясь в успехе дела, я написал Василию о моем скором приезде в Париж, где рассчитывал остановиться на несколько дней.

Родители в конце концов согласились на это путешествие с условием, что мое отсутствие не продлится более месяца. Я охотно согласился.

За несколько дней до отъезда императрица пригласила меня в Ливадию. Я нашел ее сидящей на террасе с вышиванием. Она выразила удивление, что я покидаю больную мать, и долго пыталась отклонить меня от этого проекта. Она заметила мне, что