Выходя из галереи, я вдруг услышала, как кто-то кричит мне вслед. Возможно, меня узнали. Кто-то бежал за мной; когда он приблизился, я услышала его прерывистое тяжелое дыхание. Это был служащий, который на входе рассказывал мне о том, что я могу взять бесплатно, а что — купить. Возможно, он хотел забрать мой рекламный листок, заполненный, с изложением в десяти словах важности для меня современного искусства. Я попробовала быстро что-то сообразить.

Он бежал как-то странно, прижимая к груди сжатую в кулак руку. «Подождите, — кричал он на бегу. — Подождите. Вы их обронили. Они выпали».

У него был одновременно отчаянный и довольный вид, полный невероятной значимости, как у посыльного, который приносит хорошие вести об исходе средневековой битвы в театре или кино. Я проверила в кармане бумажник, он был на месте. Любопытно, что же такое я могла выронить. Мне не терпелось это увидеть.

На ладони служителя лежали смятые листья и семена с невероятными крыльями.

Наступила середина зимы. Кругом все вымерло.

Три женщины появились с опозданием на полуночной мессе, цокая шпильками по каменным плитам в середине первой проповеди. Они прошли по проходу, как тонкокопытные кашляющие северные олени.

Втиснулись без извинений на скамью, и так переполненную. Женщины, вне сомнения, были пьяными. Запах алкоголя и дешевых духов разносился на расстоянии пяти рядов. Одна из них была совсем юная, две другие — постарше, особенно третья. Чересчур яркая, наполовину расстегнутая одежда на самой молодой женщине бесполезна в такое время года или, точнее, в любое время года; грубая ткань оранжевого и металлически-синего цвета, обнаженная шея и плечо; и у всех трех женщин взъерошенный вид, так как они пребывают в состоянии того самого, кажущегося счастья, и, прислонившись друг к другу, они притопывают ногами и растирают ладони, чтобы согреться. Поднимающийся от них шум отвесно свисал как нейлон под высоким куполом церкви над головами хорошо одетых прихожан.

Женщина посредине закурила. Тут она вспомнила, где находится, спохватилась и выронила сигарету.

Сигарета закатилась под подставку для колен и лежала там, дымя, и когда женщина наклонилась, чтобы попытаться вытащить ее оттуда, то заставила целый ряд людей потесниться, и все-таки ей пришлось подняться, балансируя между своими подругами, прежде чем она смогла растоптать сигарету на линолеуме острым носком туфли. Это место в Евангелии все трое гундосили, едва сдерживаясь от смеха, так как преклонных лет священник заново читал вслух ту же историю; на постоялом дворе не осталось свободного места, испуганные пастухи окружили столпотворение великих сил небесных, появившихся в лучах света, восхваляющих и воспевающих Бога.

Потом они запели дискант «О, придите все правоверные», выбрав совершенно не те стихи, когда еще никто в церкви не пел дискант.

Во время «Знака Мира›‹ обмениваясь рукопожатием с бескомпромиссными людьми впереди и позади них, эти три женщины казались вежливыми и сдержанными. Потом они обнялись, чтобы пожелать друг другу мира. А ведь на самом деле, хотите — верьте, хотите — нет, они совсем недавно познакомились, только сегодня вечером, рассказывала та, что наполовину раздета, самая молодая, стоящему рядом с ней мужчине резким пьяным голосом, неумышленно громко, так что люди впереди могли все услышать, прежде чем она обвила его шею руками, чтобы подарить рождественский поцелуй мира. После, когда месса закончилась и пришло время петь, причем слишком высоко, «Послушайте, Ангелы Геральда», одна из них спела «потомок вышел из чрева девственницы» в продолжение фразы «поздно к нему пришло прозрение», и разразился взрыв смеха и со всех сторон посыпались возмущения. По окончании мессы прихожане проходили мимо этих женщин на выход, возмущенные или забывчивые, они, улыбаясь, вели своих детей в обход или переступали ноги самой молодой женщины, которые та выставила в проход со сбившейся туфлей, свисающей с одной ноги; лежа ничком на скамье с закрытыми глазами, она положила голову на колени женщине, которой было за тридцать и которая, когда на них пристально смотрели, прохладно желала веселого Рождества Христова и счастливого Нового года, в то время как самая старшая, лет пятидесяти или около того, трудно сказать, благодарила людей затуманенным взглядом и улыбкой за то, что они не наступали на ноги девушки.

Священник возвратился из ризницы и обнаружил, что, кроме этих трех женщин, в церкви больше никого не было. Теперь они расположились впереди, на опасно близком расстоянии к алтарю. Две из них наклонились возле хлева. Третья стояла за алтарем, размахивая чем-то в воздухе, и когда священник подошел ближе, то увидел, как один из послушников, потирая покрасневшую шею и хихикая, позволил ей взять длинную с металлическим наконечником палку и объяснял, как дотянуться до высоко расположенных на стенах горящих свечей и погасить их.

Те две женщины, что были возле хлева, низко склонились над гипсовыми фигурками Марии, Иосифа и маленького Иисуса. Они перекладывали цветы возле Святого Семейства. Священник видел, как одна из них просунула сморщенную в красных прожилках головку лилии между ног Иосифа.

— Пора, девушки, пора, — сказал он.

Потом стал выгонять женщин.

— Ну почему мне нельзя погасить остальные свечи? Шесть я уже погасила, — сказала одна.

— Это сделает послушник, — ответил священник. — Верните ему палку. Теперь ступайте.

— На улице мороз, отче. Нам некуда идти, — сказала вторая.

— И вот еще что, отче. Эта женщина беременная, — сказала третья, обняв за плечи свою молодую подругу. — Вы не можете ее выгнать. Она собирается рожать как честная перед Богом девушка. Взгляните.

Женщина задрала вверх майку девушки. Старый священник искоса посмотрел на голый живот, плоский и побледневший от холода. На пупке висела сережка.

— Ну, если она собирается рожать, тогда я тоже рожу с Божьей помощью, — сказал он и стал выводить их через открытые двери. Они протиснулись следом за ним. Он закрыл одну из дверей, резко опустив задвижку в каменный пол.

— Скоро мужчины будут рожать детей, — говорила девушка. — Я видела это по телевизору на канале «Открытия».

— Но она же беременная, отче, — крикнула самая старшая из них. — Ну, разве не так, милая? И ей некуда идти. Скажи ему, Диана.

— Да, отче, это правда. Я вот-вот стану матерью, в любую минуту, и нам некуда идти. Ну почему нельзя поспать в церкви одну ночь?

— По вам этого не видно, по крайней мере, на мой взгляд, — сказал священник.

— Но этого нельзя увидеть невооруженным глазом, — парировала девушка. — Это призрачная беременность.

— У нее родится призрак, отче, — подхватила другая.

— Святой дух, — поправила девушка. — Он должен остаться в церкви.

— В ней полно святых духов, — подключилась третья.

Перед тем как закрыть дверь, священник напоследок напутствовал их через узкую щель.