В одном из таких заведений к Конану-киммерийцу, мрачно потягивающему вино из огромного стеклянного кубка, подсел сухопарый воин-лазутчик; голова его была затянута белой, с кровавым пятном тряпкой, правая рука — на перевязи. Он единственный уцелел из всего гарнизона крепости Тасцелан.

— Ты ходил с воинами к руинам крепости? — спросил он.

Конан кивнул.

— А я так и не смог,— тихо сказал воин.— Был бой?

— Нет. Пикты убрались за Черную реку. У них вдруг отчего-то сдали нервы; хотя только один демон — их прародитель знает, в чем тут дело.

Воин взглянул на перевязанную руку и вздохнул.

— Говорят, там даже некого было хоронить.

Конан покачал головой:

— Был пепел. Перед переправой пикты стащили трупы в крепость и подожгли ее. Сгорели все — и дикари, и воины Валанна.

— Валанн погиб в числе последних в рукопашной схватке, когда пали ворота,— тихо сказал воин,— Дикари хотели взять его живым, но Валанн дрался отчаянно и вынудил пиктов убить себя. Нас, десяток оставшихся в живых, взяли в плен, когда уже совсем не осталось сил. Они прикончили уже девять воинов. И если бы не внезапная смерть Зогар Сага, мне ни за что не удалось бы вырваться на свободу.

— Так Зогар Саг мертв? — воскликнул Конан.

— Да. Я видел его конец. Потому-то на Велитриум пикты наседали не так яростно, как на крепость. Да-а. Странная это была смерть, ведь во время штурма колдун не получил ни одной царапины. Он плясал среди убитых, размахивая топором, которым только что раскроил череп последнему из моих товарищей; наконец, завывая волком, стал подступать ко мне, как вдруг точно споткнулся, выронил топор и завертелся на месте, вопя так страшно, как не кричит, наверное, ни один зверь и уж точно — ни один человек. Он упал как раз между мной и костром, на котором меня собирались поджаривать,— глаза из орбит, у рта пена,— дернулся и будто разом окоченел. И тут же все пикты завопили, что их шаман помер. Поднялась жуткая суматоха, про меня забыли, и тогда я потихоньку развязал веревки — и со всех ног припустил к лесу.

Я хорошо разглядел его в свете факелов. Его не коснулись ни стрела, ни клинок, однако на теле были кровавые следы, как будто раны от ударов мечом — меж ребер, на животе и на шее: там рана такая обширная, что голова буквально висела на ниточке. Что это было, как ты думаешь?

Конан ничего не ответил, и воин, знакомый со сдержанным отношением варваров к некоторым вещам, продолжал:

— Он жил своей магией и умер от магии. Именно тайна его смерти лишила пиктов их безрассудной храбрости. Ни один из тех, кто видел его конец, не бился под Велитриумом. Те сразу убрались обратно за Черную реку. Сражавшиеся на Громовой реке ушли из-под крепости раньше, чем умер Зогар, и их оказалось слишком мало, чтобы взять город.

Я шел по дороге за их главными силами и точно знаю, что за моей спиной никого не было. Потом прокрался сквозь расположение врага в город. Тебе удалось провести по пограничью поселенцев-мужчин, но их женщинам и детям, когда перед ними открывали ворота, размалеванные демоны так и дышали в затылки. Если бы юный Балтус и старина Секач не задержали дикарей, те перерезали бы всех женщин и детей Конаджохары. Я проходил мимо того места, где Балтус и пес держали свой последний рубеж. Они лежали посреди кучи мертвых пиктов — я насчитал семерых с раскроенными черепами и с разорванными горлами, а на дороге лежали еще несколько, убитые стрелами. О боги! Вот это был бой!

— Он был настоящим мужчиной,— сказал Конан.— Я пью в честь его духа и духа пса, не знавшего, что такое страх.— Одним глотком варвар осушил кубок на четверть и, странным, языческим жестом вылив остаток вина на пол, вдребезги разбил бокал о каменную плиту,— Десять пиктов заплатят своими головами за смерть юноши, еще семь — за смерть пса, который стоит больше любого воина-человека.

И, заглянув в голубые, теплящиеся жестоким огоньком глаза варвара, воин понял, что обещание свое тот сдержит.

— Крепость восстановят?

— Нет. Конаджохара для Аквилонии потеряна. Граница отодвинута. Новой границей станет Громовая река.

Воин вздохнул и, опустив глаза, посмотрел на свою огрубевшую руку, годами сжимавшую рукоять меча или топора. Конан потянулся через весь стол к кувшину с вином. Глядя на огромного варвара, воин сравнивал его с теми, кто окружал их в ту минуту, с теми, кто напрасно погиб на берегах потерянной Черной реки, сравнивал и с дикарями, обитавшими за этой рекой. Конан, похоже, не замечал его испытующего взгляда.

— Похоже, варварство — естественное состояние человечества,— наконец сказал воин, по-прежнему мрачно глядя на киммерийца.— Цивилизация неестественна. Это каприз обстоятельств. А варварство всегда торжествует в итоге.

Поляна казалась совершенно пустой, но вот у края кустов обозначился силуэт человека — тот стоял, напряженно прислушиваясь и озираясь кругом. Ни малейшего звука не сопроводило его появления, так что не встревожились даже серые белки. Лишь пестрые птицы, яркими пятнышками вспыхивавшие в солнечных лучах, тотчас заметили человека и взвились многоцветным облачком, пронзительно вереща. Человек нахмурился и оглянулся через плечо, словно бы птичий щебет мог выдать его местоположение кому-то незримому… Потом осторожным шагом двинулся вперед, через поляну. Человек был рослым, крупным и мускулистым, но при всем том двигался с гибкой грацией охотящейся пантеры. Он был почти наг, лишь бедра обертывала рваная тряпка, все тело покрывала засохшая грязь, а руки и ноги были сплошь исцарапаны ветками колючих кустов. Мускулистую левую руку перехватывала повязка, бурая от спекшейся крови. Вид у человека был измотанный, лицо — осунувшееся, но глаза под спутанной черной гривой горели, точно у раненого хищника. Слегка прихрамывая, он шел по едва заметной тропинке через открытое место…

Достигнув середины поляны, он вдруг замер на месте, а потом по-кошачьи крутанулся назад, ибо с той стороны, откуда он пришел, через лес долетел долгий дрожащий крик. Кому другому могло бы показаться, что там всего лишь провыл волк, но человека на поляне было не провести. Он родился в Киммерии — и узнавал голоса дикой природы так же отчетливо, как горожанин узнает голоса своих друзей.

В налитых кровью глазах полыхнули багровые огоньки ярости… Человек вновь повернулся и заспешил дальше. На другой стороне поляны тропинка потянулась вдоль края чащи, казавшейся сплошной глыбой темной зелени среди более редких кустов и деревьев. Между чащобой и тропой лежало толстое бревно, наполовину скрытое в траве. Увидев это бревно, киммериец снова остановился и посмотрел назад, на поляну. Обычный взгляд не нашел бы там никаких следов, но его взор был отточен жизнью среди диких пустошей его родины, и он без труда нашел явные свидетельства своего пребывания. А это значит, что их должны с той же легкостью обнаружить и его преследователи, ведь у них глаза не хуже. Киммериец ощерил зубы в беззвучном оскале, красные огоньки ярости вспыхнули ярче. Загнанный хищник был готов повернуться и дать последний бой.