— Вы боитесь, что можете причинить вред вашему малышу?

— Опасность грозит не моему малышу, опасность грозит мне, — повторила Кристин.

— Что заставляет вас так думать?

— Раньше я была человеком. А теперь обращаюсь в машину.

Полицейская косо улыбнулась.

— Такое чувство время от времени возникает у каждого из нас.

— Да, но меня оно просто не покидает, — резко ответила Кристин.

— Так чего вы хотите от нас?

— Хочу, чтобы вы забрали ребенка.

— Вы считаете, что не можете больше за ним ухаживать?

— Ухаживать я за ним могу превосходнейшим образом. Это единственное, что я теперь могу.

— Но как же, в таком случае, может, по-вашему, поступить с вашим ребенком управление полиции?

— Я подумала, что вы могли бы отправить его в тюрьму, отдать какой-нибудь заключенной. Они же все равно целыми днями по камерам сидят. Уверена, если правильно выбрать женщину, все получилось бы очень хорошо.

Некоторое время полицейская усваивала услышанное, потом склонилась над столом, заглянула Кристин в глаза.

— Послушайте, — сочувственным тоном предложила она, — давайте обойдемся без сарказма… Что вы на самом деле хотите мне сказать?

Сердце у Кристин упало. Она постаралась объяснить все как можно лучше, а попытки снова и снова сделать это требовали таких усилий — и должно же быть в ее жизни хоть что-то, что не станет повторяться до бесконечности, не оставляя надежд на лучшее.

— Раньше у меня была жизнь… — выдохнула она.

— Первый год всегда дается трудно, — согласилась полицейская. Как будто согласилась с тем, что первый год, проведенный в петле или на дне водоема, как правило, нелегок.

— Мне нужно, чтобы все прекратилось сейчас.

— А если не прекратится, что, по-вашему, может произойти?

— Уже произошло.

— Что именно?

— Я перестала существовать.

— На мой взгляд, вы более чем живы.

Разговор так и ходил по кругу — три, четыре минуты. Важнейшая мысль, которую Кристин пыталась внушить этой женщине, отвергалась ею, может быть, полицейская увиливала от нее инстинктивно, как младенец отпрядывает от ложки.

— Но мне грозит опасность, — настаивала Кристин.

— Вы считаете, что можете причинить себе какой-то ущерб?

— Ущерб мне уже причинили.

— Вы считаете, что не справляетесь?

— Я только это и делаю — справляюсь.

— Вы хотите сказать, что справляетесь еле-еле?

— Я справляюсь отлично.

— Ну… так и замечательно.

— Вы ничего не поняли, — взмолилась Кристин. — Ну, возьмите хотя бы себя. Вы здесь. Вы не сидите весь день у кроватки.

Полицейская усмехнулась.

— Было дело, сидела, — сказала она. И заметив на лице Кристин горестное непонимание, с искренней задушевностью прибавила: — Просто моя малышня подросла. Теперь уже в школе учится.

Невероятно. Как будто ты приходишь в полицию — ограбленная, избитая, изнасилованная, — а тебе говорят: забудь, жизнь, понимаешь ли, продолжается, через пару лет ты и разницы-то никакой не почувствуешь.

— Я думаю, вам стоило бы поговорить с психологом, — сказала полицейская.

— Психолог, он что, заберет моего ребенка?

— Нет-нет, на этот счет не беспокойтесь.

Кристин улыбнулась. Похоже, в этой идиотской ситуации только и оставалось, что улыбаться.

— А где сейчас ваш ребенок? — спросила полицейская.

— Дома.

— Кто за ним присматривает?

Кристин на мгновенье задумалась.

— Соседи, — ответила она. По правде сказать, соседей Кристин почти и не знала, во всяком случае, от полицейского оцепления она их не отличила бы.

Мгновенное колебание ее женщина заметила — и выпрямилась, давая понять, что разговор окончен.

— Что ж, наверное, вам лучше вернуться домой и избавить соседей от лишних забот.

— Наверное, — согласилась Кристин.

Когда она вернулась к дому, вопли малыша пробивались сквозь все четыре его стены, походя на далекий вой пожарной сирены. Кристин оглядела дома соседей, стоявшие по обе стороны от ее — никаких признаков жизни. Может, в этих домах и есть женщины, а может, и нет. Может, в них есть даже женщины со своими младенцами. Но шторы на окнах опущены, непроницаемы, точно озонный слой, ограждающий Землю от Вселенной.

Кристин открыла дверь своего домишки, вошла внутрь. Вопли, разумеется, мгновенно усилились — по эту сторону двери работали совсем другие законы акустики.

Она прошла прямиком к кроватке. Малыш был весь лиловый от крика и несло от него, как из сточной канавы. И то была не обычная его вонь, что-то другое, агрессивное и куда более злобное.

Кристин начала раздевать его, но смрад вонзался ей в ноздри, как тонкий, не толще иголки, стилет. Глаза малыша выпучивались от крика, словно он гневался на идиотизм ее мечтаний о том, что она будто-то бы способна хоть что-то в его жизни поправить. Кристин расстегивала кнопки комбинезона, под которым крылся очередной из отравлявших ей жизнь подгузников, а сама все думала, как же ей теперь быть.

Она подняла малыша, подержала его над головой, высоко-высоко. Возвела к нему взгляд.

Тельце, заслонившее голую потолочную лампочку, казалось черной массой, корчившейся планетой, затмевающей домашнее солнце. Кристин продержала его так долгое время, вглядываясь в темную, орущую образину, в переломанные конечности, болтавшиеся у ее лица.

И наконец, со всей, какая нашлась у нее, силой, метнула его через комнату, и малыш с глухим пластилиновым шлепком врезался в стену.

Как и в прошлые разы, она тут же бросилась к ребенку — поднять его с пола. Ведь очень важно, чтобы между действием и противодействием проходило совсем малое время. Если реагировать сразу, без промедления, все и всегда можно поправить. Как молния, пронеслась она через комнату — туда, где лежало малое тельце, подняла его на руки. Чего-то в нем не хватало, это она поняла мгновенно.

У малыша отвалилась головка. Кристин пала на колени, — еще прижимая рукой к груди торс с обвислыми членами, — обшарила взглядом покрытый ковром пол — от стены до стены. И сразу увидела голову, закатившуюся под стол.

Нежно опустила Кристин тельце малыша на ковер и поползла на четвереньках к столу. Достала из-под него голову (большую, одной рукой не ухватишь, потребовались обе), присела на корточки, разглядывая ее. Кристин вертела голову так и этак, — вот волосистый затылок, вот мясистое личико. Баюкая личико в ладонях, она поворачивала его по часовой стрелке, пока сошедшиеся брови младенца не расположились параллельно ее бровям.