деяниями Наполеона, в частности его знаменитым походом в страну Голубого Нила. В этот поход будущий император взял нескольких учёных в разных областях знаний, в том числе египтологов. Учёные привезли в Европу Розеттский камень, который стал отправной точкой для расшифровки иероглифов, и человечеству открылась великая цивилизация. В начале 1820-х годов в газетах и журналах публиковались многочисленные изображения памятников Древнего Египта. Изображения его обитателей и богов. В позе последних и сидели кишинёвские дамы, не раз удостаивавшиеся внимания поэта. Женщины, кутежи и карты занимали большую часть времени Александра Сергеевича, который был не удовлетворён ни кишинёвским обществом, ни самим городом:

Проклятый город Кишинёв!

Тебя бранить язык устанет.

Когда-нибудь на грешный кров

Твоих запачканных домов

Небесный гром, конечно, грянет,

И — не найду твоих следов! (2, 154)

Но развлечения не были главным в жизни Пушкина, смыслом его существования оставалось творчество. Несмотря на то что Александр Сергеевич мало уделял ему времени, годы пребывания в Кишинёве оказались удивительно плодотворными. Кроме массы стихотворений, он написал пять поэм: «Кавказский пленник», «Гавриилиада», «Бахчисарайский фонтан», «Братья-разбойники», «Вадим», начал работу над романом «Евгений Онегин». Писатель А. Ф. Вельтман был очевидцем того, как работал поэт:

— Утро посвящал он вдохновенной прогулке за город, с карандашом и листом бумаги. По возвращении лист был исписан стихами. Но из этого разбросанного жемчуга он выбирал только крупный, не более десяти жемчужин; из них-то составлялись роскошные нити событий в поэмах, мелкие произведения, напечатанные и ненапечатанные…

Пушкин был чрезвычайно общителен. Биографы поэта насчитывают более 200 лиц, входивших в круг его знакомств. В основном это были офицеры 16-й пехотной дивизии генерала М. Ф. Орлова. «В военной среде все сближения совершаются быстро, — писал квартирмейстер этой дивизии В. П. Горчаков, — кто раз с кем пообедал или позавтракал вместе да ласково взглянул — тот и приятель. Сейчас же французское вы к чёрту, а русское ты вступает в права свои, как заветный, лучший признак приязни».

Подполковник И. П. Липранди дополнял Горчакова:

— Все офицеры генерального штаба составляли как бы одно общество, конечно, с подразделениями, иногда довольно резкими. С одними Пушкин был неразлучен на танцевальных вечерах, с другими любил покутить и поиграть в карты, с иными был просто знаком, встречая их в тех или других местах, но не сближался с ними, как с первыми, по несочувствию их к тем забавам, которые одушевляли первых.

Но всё же светским удовольствиям и развлечениям молодой поэт предпочитал беседы с людьми, понимавшими и интересовавшими его. Одним из них был И. П. Липранди, к которому Александр Сергеевич питал приятельские чувства за его учёность, сочетавшуюся «с отличными достоинствами военного человека». И ещё одним важным качеством обладал Иван Петрович — был домоседом. «Три-четыре вечера, а иногда и более проводил я дома. Постоянными посетителями у меня были: Охотников, майор, начальник дивизионной ланкастерской школы В. Ф. Раевский; майор Камчатского полка М. А. Яновский, замечательный оригинал, не лишённый интереса по своим похождениям в плену у французов; гевальдигер поручик Таушев, очень образованный молодой человек; майор Гаевский, переведённый из гвардии вследствие истории Семёновского полка. Из офицеров генерального штаба преимущественно бывали А. Ф. Вельтман и В. П. Горчаков».

У Липранди не танцевали и не играли в карты, но много говорили и спорили, особенно Пушкин с Раевским. «И этот последний, — полагал Иван Петрович, — очень много способствовал к подстреканию Пушкина заняться историей и в особенности географией. Пушкин неоднократно после таких споров брал у меня книги, касавшиеся до предмета, о котором шла речь. Пушкин как строптив и вспыльчив ни был, но часто выслушивал от Раевского под весёлую руку обоих довольно резкие выражения и далеко не обижался, а напротив, казалось, искал выслушивать бойкую речь Раевского».

Капитан К. А. Охотников, адъютант начальника дивизии, отличался учёностью и замкнутостью. Пушкин прозвал Константина Алексеевича père сonscrit — отец-сенатор. Поводом к этому послужил один из жарких споров между Раевским и Александром Сергеевичем. За разрешением словопрений обратились к Охотникову, который сидел в стороне и читал «Римскую историю» Тита Ливия. Константин Алексеевич «с невозмутимым хладнокровием, глядя на наступавших на него Пушкина и Раевского и не обращая никакого внимания на делаемые ему вопросы, очень спокойно предлагал послушать прекрасную речь из книги и начал: pères сonscrits… Это хладнокровие выводило Пушкина и Раевского, одинаково пылких, из терпения, но на каждый приступ к Охотникову тот приглашал их выслушать только прежде эту, знаменитую по красноречию речь и, несмотря на общий шумный говор, несколько раз принимался начинать оную, но далее слов pères сonscrits не успевал».

Не пасовал перед Пушкиным и будущий писатель, поручик квартирмейстерской части А. Ф. Вельтман. Ни в танцах, ни в игре в карты, ни в кутежах он не участвовал, но был одним из немногих, который мог доставлять пищу уму и любознательности Пушкина. Липранди отмечал:

— Он не ахал каждому произнесённому стиху Пушкина, мог и делал свои замечания, входил с ним в разбор, и это не нравилось Александру Сергеевичу. В этих случаях Пушкин был неподражаем; он завязывал с ним спор, иногда очень горячий, с видимым желанием удовлетворить своей любознательности, и тут строптивость его характера совершенно стушёвывалась.

В провинциальной глуши свободного времени хватало даже на то, чтобы несколько вечеров посвятить никому не нужному занятию физикой. И вот по какому случаю. В Кишинёв приехал будущий академик А. И. Стойкович (с Пушкиным у него состоялся разговор о «грамматических несогласиях» и несовершенствах правописания). Липранди и Раевский, освоив первый попавшийся учебник по физике, свели разговор на специальность гостя и «вдруг нахлынули на него с вопросами и смутили физика, не ожидавшего таких познаний в военных».

В связи с этим случаем член Попечительного комитета о колонистах Южного края России П. И. Долгоруков полагал, что беседы поэта с Вельтманом, Раевским и Охотниковым много содействовали направлению его мыслей к умственным занятиям и дали толчок к развитию его научных способностей по предметам серьёзных наук. От себя добавим: особенно преуспел Александр Сергеевич в познании истории России от царствования Екатерины II до его дней (с углублённым интересом к истории Отечественной войны).

В Кишинёве Пушкин был постоянным посетителем дома командира 16-й пехотной дивизии М. Ф. Орлова. В нём, по свидетельству супруги Михаила Фёдоровича, велись «беспрестанно шумные споры — философские, политические, литературные».

Круг активного общения поэта ограничивался почти исключительно военными, прошедшими все наполеоновские войны. Поэтому недавнее прошлое, рассказы о героизме русских воинов были постоянной темой бесед. Липранди вспоминал:

— Александр Сергеевич всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту. Он с особенным вниманием слушал рассказы о военных эпизодах; лицо его краснело и изображало жадность узнать какой-либо