Глубоко в тоннелях Подземного мира Мэдди проголодалась, устала и вконец потеряла терпение. Коридор был все время одинаковым. Они шли уже много часов, и от ровного шаркающего ритма собственных шагов в полумраке ее начало изрядно подташнивать.

Сахарок надулся, когда стало ясно, что ему придется пройти всю дорогу до Спящих.

— Далеко еще? — спросила Мэдди.

— Не знаю, — сурово ответил он. — Никогда не забирался так далеко. И ты бы не стала, если бы знала, что там.

— Ну так расскажи мне, — заявила Мэдди, с трудом сдерживая желание размазать гоблина мыслью-стрелой но ближайшей стене.

— Да как он может тебе рассказать? — вставил Шепчущий. — Он судит по легендам и байкам. А их придумывают невежды, чтобы помогать глупцам и смущать доверчивых.

Мэдди вздохнула.

— Полагаю, ты мне тоже не скажешь.

— Еще чего, — согласился он, — нечего портить сюрприз.

И они, шаркая, пошли дальше по коридору, который пах кисло и затхло и был длиной во многие лиги (хотя на самом деле в нем было всего три или четыре мили). Когда они оставили холм позади, грохот машин ослаб, хотя они все равно слышали странные хлопки, последовавшие за ним, и ощутили ледяную дрожь, что прокатилась по всему гранитному пласту над их головами.

Мэдди остановилась.

— Это еще что такое, Хель побери?

Это отголоски чар, подумала Мэдди. Безошибочно узнаваемые, но гораздо более громкие и гораздо более мощные, чем отголоски всех простых заговоров, которые она слышала до сих пор.

Шепчущий заблестел, точно глаз.

— Ты знаешь, да? — поинтересовалась Мэдди.

— Знаю, — сказал Шепчущий.

— И что это было?

Шепчущий самодовольно замерцал.

— Это, дорогуша, было Слово, — сообщил он.

Нат Парсон едва сдерживал возбуждение. Конечно, он слышал о нем — все слышали, — но никогда не видел в действии, и результат оказался куда поразительнее и куда ужаснее, чем он когда-либо мог надеяться.

Экзаменатору пришлось больше часа молиться, чтобы подготовиться. К этому времени холм весь дрожал, создавая глубокий резонанс, который впивался в барабанные перепонки Ната. Деревенские чувствовали его, у них волосы вставали дыбом, они тряслись, смеялись, сами не зная почему. Даже быки что-то ощущали, мыча и надрываясь в своей упряжке, пока машины продолжали молоть. Экзаменатор с бледным лицом, блестящим от пота, наморщив лоб от напряжения, дрожа всем телом, протянул наконец руку и заговорил.

Если честно, никто не понял, что он сказал. Слово беззвучно, хотя все потом говорили, будто что-то почувствовали. Кто-то заплакал. Кто-то завопил. Кто-то якобы услышал голоса давно умерших. Кто-то ощутил экстаз, который показался почти непристойным, почти опасным.

Локи почувствовал его, когда был в лесу Медвежат, но так отчаянно стремился отыскать Мэдди и Шепчущего, что принял вибрацию — и последующий треск — за работу землеройных машин на холме.

Одноглазый ощутил Слово как внезапный наплыв воспоминаний. Воспоминаний о сыне Бальдре, убитом стрелой из омелы, о верной жене Фригг, о сыне Торе — обо всех давно потерянных, чьи лица редко возвращались в его мысли.

По холму пробежала дрожь пробуждения, заставившая волосы Ната встать дыбом. Затем раздался треск, точно удар молнии.

Законы, вот сила!

— Законы, — произнес он.

Экзаменатор был единственным, кого, похоже, не впечатлил процесс. Вообще-то Нату показалось, что он выглядит почти скучающим, словно исполняет какую-то повседневную рутину, нечто утомительное, но не более волнительное, чем разорение гнезда ласки. Затем Нат все забыл и, как и прочие, просто уставился во все глаза.

У ног экзаменатора в земле открылся неровный разрыв, примерно шестнадцать дюймов длиной и три дюйма шириной. Его форма казалась важной — это была перевернутая Юр, Основание, хотя Нат, который не был знаком с рунами Старого алфавита, не понял ее значимости.

— Я сломал первый из девяти замков, — произнес экзаменатор своим невыразительным голосом. — Оставшиеся восемь целы, ликвидировать их — задача самая важная.

— Почему? — спросил Адам на радость Нату, потому что тот сам хотел задать этот вопрос, но не осмелился, опасаясь показаться невежественным.

Экзаменатор коротко и нетерпеливо вздохнул, словно сокрушаясь о серости этого грубого народа.

— Видишь эту метку, рунную метку? Она указывает на вход в холм демонов. Осталось сломать еще восемь таких замков, прежде чем машины смогут войти внутрь.

— А откуда вы знаете, что нет другого пути в холм? — спросил Дориан Скаттергуд, который стоял рядом.

— Их несколько, — сообщил экзаменатор. По-видимому, он наслаждался собой, хотя его голос оставался сухим и презрительным. — Однако первым делом враг защитил холм от любого вторжения. Зарылся глубоко, как кролик, что унюхал ястреба. И теперь, как видишь, холм запечатан. Ни войти, ни выйти. Но, как знает всякий охотник, иногда полезно засыпать побочные кроличьи норы землей, прежде чем поставить капкан у главного лаза. И когда этот лаз откроется, — экзаменатор холодно улыбнулся, — мы, Парсон, выловим их оттуда.

— Ты имеешь в виду… добрый народец? — раздался голос из-за спины.

Это была Полоумная Нэн из Фоджес-Пост, возможно, единственная, подумал Нат, кто осмелился открыто сказать о фейри, да еще перед лицом экзаменатора, ни больше ни меньше.

— Называйте их по имени, госпожа, — посоветовал экзаменатор. — Разве может добро исходить из этого средоточия зла? Они — Горящие, дети Огня, и должны быть преданы огню, все до единого, пока Порядок не встанет над всем и мир не очистится от них навеки.

Толпа одобрительно загудела, но Нат заметил, что Полоумная Нэн не присоединилась к гулу, и еще кое-кому, похоже, было немного не по себе. Их легко понять, думал он. Даже в Крае Света силы, подобные тем, коими обладает экзаменатор, — явление редкое, честь, доверенная высшим и святейшим слоям духовенства. Торвал Бишоп не одобрил бы их; старикам вроде Торвала подобные вещи кажутся опасно близкими к магии — а она, разумеется, мерзость, — но Нат Парсон, который путешествовал и немного повидал мир, безошибочно отличал одно от другого.

— Но не детей, — не отставала Нэн. — Я хочу сказать, гоблины, добрый народец, — с ними все понятно, но настоящих-то детей мы ведь не собираемся вычищать, верно?

Экзаменатор вздохнул.

— Дети Огня — не дети.