Первая из них принадлежит американскому японоведу Дж. Ленсену. Она состоит в том, что В.М. Молотов подразумевал не Северные и Средние Курильские острова, от которых Россия отказалась в пользу Японии в обмен на признание ее прав на весь остров Сахалин, находившийся до того в совладении России и Японии после Симодского тракта 1855 г., а все Курильские острова, которые советские войска заняли позднее, в 1945 г. и по отношению к которым понятие «возвращение» применимо, если только оно поставлено в кавычки.

Эта точка зрения вполне обоснованная, если исходить из стремления к территориальным приращениям, значительная часть которых была осуществлена Советским Союзом в 1939–1940 гг. в нарушение международного права на основе сговора с гитлеровской Германией.

Но если подходить к словосочетанию «возвращение Курильских островов» в его точном смысле с позиции международного права, то возможна, на наш взгляд, и другая точка зрения. Она заключается в том, что объективно В.М. Молотов поставил вопрос только о тех Курильских островах, которые принадлежали России на основе внутреннего или международного права. К таковым относились острова от полуострова Камчатка до Урупа включительно, признанных территорией России по Симодскому трактату 1855 г. (от всех Курил Япония отказалась лишь по Сан-Францисскому мирному договору 1951 г.). Попытки русского представителя на переговорах — вице-адъютанта Е.В. Путятина — распространить суверенитет России к югу о-ва Уруп, хотя бы на о-в Итуруп, ссылаясь на право первооткрытия, не получили признания ни в этом договоре, ни в каком-либо другом международном соглашении, так как это право не было закреплено даже во внутреннем законодательстве России. А от элементов этнического суверенитета императрица Екатерина II отказалась в 1779 г., освободив местное туземное население от уплаты податей (ясака) во избежание конфликтов с соседями («неудобностей») в случае, «если они будут удерживаемы в подданстве»[216], после чего в 1799 г. южная часть Курил перешла под управление Японии, что было закреплено в первом русско-японском договоре в 1855 г.

К тому же та часть Курильских островов, которая в 1855 г. была признана территорией России, в 1875 г. по Петербургскому договору была обменена на право России единолично, а не в качестве кондоминиума, т. е. несовместно с Японией, владеть всем островом Сахалин. Таким образом, к 1940 г. советское руководство, если оно стремилось к пересмотру Портсмутского мирного договора 1905 г., могло настаивать на возвращении Южного Сахалина, хотя его переход к Японии в результате Русско-японской войны был подтвержден Пекинской конвенцией между СССР и Японией при установлении дипломатических отношений. Основанием для подобного требования могло служить нарушение Японией условий этой конвенции как в результате вторжения в 1931 г, японских войск в Маньчжурию, так и аннексии в 1910 г. Кореи в нарушение Портсмутского договора. Принадлежность же Курил по Портсмутскому договору оказалась формально неопределенной, ибо он был заключен во изменение условий упомянутого Петербургского договора, а двусторонний договор 1855 г. был отменен в русско-японском торговом договоре 1895 г. (ст. 18).

Постановка территориального вопроса как условия заключения пакта о ненападении представляла собой, тем не менее, просто предлог. Ведь этих аргументов приведено не было. К тому же за время, прошедшее с 1931 г., когда СССР предлагал Японии заключить аналогичный договор без выдвижения предварительных территориальных претензий, никаких изменений в правовом статусе Сахалина и Курил не произошло. Изменилось благоприятно для СССР лишь международное положение. В связи с тем, что ведущие страны мира, за исключением США, оказались втянутыми в начавшуюся 1 сентября 1939 г. Вторую мировую войну, Советский Союз решил воспользоваться сложившейся обстановкой для того, чтобы «расширить» базу мировой революции, а проще говоря, опираясь на свою возросшую экономическую и военную мощь, приблизить свои границы к границам бывшей Российской империи и, следуя ее традиционной политике, распространить свое влияние даже за пределы бывших сфер влияния царской России.

Подобная позиция нашла свое отражение в телеграмме НКИД СССРсоветским полпредам в Японии и Китае 14 июня 1940 г. В телеграмме была передана следующая инструкция: исходя из того, что наша страна может надежно обеспечить безопасность своих границ на Дальнем Востоке только в сотрудничестве с США и Китаем, она должна всячески избегать договоров с Японией, которые провоцировали бы США на антисоветские акции, ограничившись соглашениями с Токио по второстепенным вопросам, не имеющим большого политического значения, каким являлся бы, например, пакт о ненападении, идентичный пакту, заключенному между СССР и Германией.

Однако в то же время, как указывалось в этой же телеграмме, СССР должен был бы заключить такое соглашение, которое бы не вызывало раздражение упомянутых государств и позволило бы Японии почувствовать, что ей ничто не угрожает на севере. По мнению советской стороны, последний фактор будет побуждать Японию к продвижению на юг, где она должна была неизбежно столкнуться с США, и поэтому следовало бы подготовить почву для подписания с Токио пакта не о ненападении, а о нейтралитете как более узкого и менее значимого документа.

Копия этой телеграммы из генерального консульства СССР в Харбине по японским дипломатическим каналам, скорее всего связанным с японской разведкой, была переправлена в Японию, где была обнаружена по окончании Второй мировой войны американцами.

В предложенном подходе в отношении подготовки именно пакта о нейтралитете с Токио советская дипломатия учла опыт заключения с Берлином пакта о ненападении, который вследствие установления на его основе слишком тесных отношений, привел к ухудшению отношений СССР со странами Запада. Пакт же о нейтралитете с Японией был «золотой серединой», — предоставляя юридические гарантии от нападения обеим договаривающимся сторонам, он сохранял партнерам свободу действий и в то же время подталкивал Японию к экспансии в сторону южных морей, чреватую столкновением с США и Великобританией — главными соперниками СССР на мировой арене[217].

Что же касается другого юридического момента, отмечаемого Б.П. Сафроновым, — устного обязательства СССР не заключать с Японией договора о ненападении, данного советской стороной при подписании такого договора с Китаем в 1937 г., то, на наш взгляд, учитывая прагматический характер советской внешней политики, это обстоятельство не имело серьезного значения. Во имя предполагаемой политической целесообразности советское руководство при заключении пакта о ненападении могло пойти на издержки, связанные с нарушением принципа пролетарского интернационализма. Да и в отношении Китая имел место такой серьезный прецедент, как продажа Японии КВЖД в нарушение советско-китайской конвенции 1924 г., по которой СССР мог уступить ее только Пекину.

21 ноября 1940 г. Татэкава проинформировал советское правительство о том, что, хотя условия протокола к проекту пакта о нейтралитете японская сторона считает неприемлемыми, сам проект пакта она рассматривает как заслуживающий обсуждения. Посол Японии сообщил при этом, что для преодоления разногласий по упомянутому протоколу Токио вновь предлагает продать Северный Сахалин.