— …Что ж, Володя, вот и настала печальная пора прощания. Я, уж извините за прямоту, привязался к вам. Привык.

— Я буду скучать по вас, Василий Федорович. Вы мне стали как родной…

— Приятно слышать, приятно слышать. Ну, и какое впечатление вынесли вы, молодой человек, из вашей практики?

— Знаете, Василий Федорович, я очень рад, что в России есть такая служба, как ваша. И не сочтите за лесть: что здесь служат такие люди, как вы!

— Спасибо на добром слове, Володенька, спасибо. А ведь у меня к вам есть дело. Будет у нас с вами, Володя, сейчас очень важный разговор. И для вас, и, не скрою, для меня тоже. Володя скажите, как вы относитесь к тому, чтобы работать у нас?

— Да я же… Я, господин коллежский асессор… Я сам хотел… думал, вот курс окончу — и буду к вам проситься. Возьмете?

— Очень рад, Володенька, очень рад. Рад, что не ошибся в вас, не ошибся…

— Вот только боюсь, справлюсь ли?

— Справитесь, Володя, справитесь. Можете быть уверены. Вот-с, возьмите. Это в вашу Казанскую alma mater: характеристика, результаты стажировки, отзыв начальства. Можете прочесть: конверт, как видите, не запечатан. Да-с, а вот тут распишитесь. А вот эту бумаженцию сразу же по прибытию в университет отнесете в губернское управление КГБ. Там уже в курсе… Ну-с, коллега, за сим желаю вам доброй дороги и успехов в учебе!

— До свидания, Василий Федорович. Можно мне вам писать?

— Конечно, Володя, конечно. Буду очень рад. Вы ведь, так сказать, теперь мой крестник. Удачи вам, Володя!

Интересно, что там, в конверте, написано? Эх, любопытство сгубило кошку — посмотрю! Отзыв… «…Проявил себя… внимательный и усердный работник… благодарность за выполненную во внеурочное время работу… быстрый ум…» Быстрый ум — надо же?! А приятно все-таки, что тебя оценили! Та-ак, что тут еще? «Оценка за практику — превосходно»! Замечательно! Есть чем похвастаться перед братцем. А через три годика и вообще ему нос задирать станет неуместно: в КГБ работа не проще, чем у него…

…После обязательной утренней гимнастики — русской гимнастики, разумеется, — я усаживаюсь завтракать. Татьяна в утреннем туалете чмокает меня в щеку и устраивается рядом. Вместе с нами завтракают неразлучные Шелихов с Махаевым, Гревс, несколько лейб-конвойцев, двое караульных самураев и две фрейлины Моретты. Подозреваю, что она приглашает их за общий стол в пику мне. Показать, что и у нее имеется свой собственный «ближний круг». Хотя, возможно, я и ошибаюсь…

Юкио Хираока и Таканобу Хасуда — в крещении Федор и Матвей — единственные, кто озаботился молитвой перед началом завтрака. Теперь они чинно сидят за столом, аккуратно отщипывая маленькими кусочками ветчину, хлеб, яичницу. Они полностью отказались от японской кухни и только чай пьют не из чашек или стаканов, а из японских… не знаю, как они правильно называются, но похожи на пиалы.

Неистребимая привычка — читать за столом. Я вскрываю столовым ножом пару официальных писем, а после них принимаюсь за газеты. Ха, поглядите-ка! «Дядя Паша» собственной персоной. За спиной какие-то люди, паровой экскаватор, штабеля бревен… «Его высочество великий князь Павел Александрович на читинском участке трассы Великого сибирского пути». Неплохо, неплохо… Что-то давно я от «дяди Паши» весточек не получал. Читинский участок… А это сколько в процентах от всего объема строительства?..

— …Милый, — голосок Татьяны звучит раздраженно и обиженно, — милый, ты, что, меня не слышишь?

О-па! Оказывается, моя ненаглядная уже минуты три мне что-то рассказывает, а я и не замечаю! Мамочка моя, императрица вдовствующая! Святители-заступники, не выдавайте! Сейчас такое начнется!..

— Ну что ты, счастье мое, я внимательно тебя слушаю.

— Да? — в голосе сквозит недоверие. — И как же, ты считаешь, следует поступить?

Все. Хана! Если бы я имел хоть малейшее представление о том, с чем «следует поступить»? Или с кем?

В отчаяний я оглядываюсь. О! Гревс изображает у себя над головой корону, Егор яростно разглаживает усы, а Филя Махаев пытается встать «во фрунт», не вылезая из-за стола. Чего-чего? Ага! Значит, Татьяна имеет в виду прибытие к нам с официальным дружественным визитом Вильгельма.

— Солнце мое, что касается визита твоего брата (мои сподвижники облегченно кивают — угадал!), то мне кажется… мне кажется…

Шелихов изображает из салфетки некое подобие пологой лестницы. Гревс чуть плещет ложкой в стакане. Махаев, оскалившись, яростно раздирает руками рябчика. Спасибо, братцы!..

— …Мне кажется, что проводить весь прием в Петергофе не стоит. Все-таки туда ехать часов двенадцать, — если не больше. Полагаю, что куда разумнее будет мне принять Вилли в Москве, а ты, если, конечно, хочешь, можешь вместе с Донной, племянниками и Мишкиным выехать в Петергоф завтра же. Через пару-тройку дней мы к вам присоединимся…

Жена смотрит на меня, изумленно раскрыв глаза:

— Любимый, ты… ты — удивительный человек! Я была готова поклясться, что ты не слушаешь свою глупенькую Моретту, что ты совсем закопался в свои противные газеты и забыл обо мне… Нет, я, конечно, читала про Юлия Цезаря, который мог делать несколько дел одновременно, но ты!..

Ее глаза светятся таким счастьем, что я решаю расплатиться хотя бы за часть незаслуженных комплиментов:

— Счастье мое, что бы я ни делал, я еще и люблю тебя. И всегда об этом помню…

Она расцветает улыбкой. Как приятно, что такой малостью можно доставить радость хорошему человеку!..

…После завтрака я отправляюсь в кабинет. Нынче у меня множество дел. Во-первых, сегодня у меня с докладом премьер-министр, светлейший князь Долгоруков. Во-вторых, явятся Васильчиков и Манасеин и начнут поливать друг дружку грязью, грозиться подать в отставку и вообще — требовать невозможного! В-третьих, сегодня нужно, наконец, дать ответ Бунге на его предложения о профессиональных союзах и соответствующих изменениях в трудовом законодательстве. А ведь есть еще в-четвертых, в-пятых, в-шестых… И в довершение ко всему завтра прибывает Вилли. Бли-и-ин, ну почему я не умею растягивать время?! Сделал бы себе сегодня в сутках часов эдак шестьдесят — все бы и успел…

…Грохот артиллерийского салюта, почетный караул вытягивается еще больше, оркестр врубает встречный марш на всю катушку, и окутанный белыми клубами пара локомотив, наконец, соизволяет остановиться. Из вагона, грозно встопорщив свои знаменитые усы, появляется хозяин Земли германской, могучий кайзер, великий вождь, солнце нации — короче говоря, наш Вилли. Братец названый.

— Здравствуй, брат! Я рад снова встречать тебя на Русской земле!

— Здравствуй, брат! Я счастлив снова быть на Русской земле!

Мы обнимаемся. Затем я целую руку Донны (разумеется — императрицы Августы, но я же свой и могу именовать родственницу по-домашнему!), а следом подхватываю на руки радостно взвизгнувших племянников: Вилли и Фрица.