— Ты сегодня прекрасно выглядишь, Лин, — сказал мне Филипп, когда слуги, подав нам кофе, оставили нас одних.

— Спасибо, — ответила я, спросив себя, действительно ли он так считает, или мой облик не произвел на него никакого впечатления и он все еще мечтает о темноволосой женщине, которая могла бы сидеть на моем месте, если бы не превратности судьбы. Одной мысли о Наде хватило, чтобы заставить меня вздрогнуть.

— Тебе холодно? — спросил он.

— Над моей могилой пролетел призрак, — не задумываясь ответила я. К счастью, эти слова ничего для него не значили.

— Давай поднимемся наверх, — предложил он. — Я покажу тебе мою комнату. Оттуда открывается восхитительный вид на парк.

Однажды, подумала я, я расскажу ему, что Элизабет уже показывала мне его комнату. Но не сейчас, когда мы знаем друг друга не настолько хорошо, чтобы все преграды, разделяющие нас, рухнули и мы могли быть откровенны друг с другом.

Мы поднялись в уставленную книжными шкафами комнату с удобными диванами и глубокими креслами. На всех столах стояли огромные вазы с цветами, чей аромат смешивался со сладковатым запахом дорогого табака.

— Вот воистину моя комната, — сообщил Филипп. — Все остальные были распланированы и обставлены моими предками, и в течение нескольких поколений не претерпели почти никаких изменений. Эту же комнату создал я. Десять лет назад здесь была спальня.

— Мне нравится она, — сказала я. — Я ожидала, что твоя комната будет выглядеть именно так.

Комната была обставлена с таким совершенным вкусом, что ни одна деталь не выделялась. Весь ее интерьер служил фоном для ее хозяина, своего рода портретной рамой — скромный, ненавязчивый, он не отвлекал внимание от того, что должно находиться в центре.

Филипп подошел к окну и раздвинул шторы. Сумеречный свет окрашивал все в дымчато-синие тона, создавая атмосферу таинственности. Только в Лондоне бывают такие сумерки, когда еще не стемнело, а уличные фонари уже горят. Мы стояли у окна и смотрели на Гайд Парк, из-за которого виднелись башни и трубы Найтсбриджа. А еще дальше на фоне темно-синего неба выделялись мачты пароходов, ожидавших прилива, чтобы отправиться в дальнее плавание.

— Как красиво! — воскликнула я.

Шум уличного движения казался шуршанием волн на песке. У меня возникло впечатление, будто мы находимся на необитаемом острове, вдали от города и суеты, и я почувствовала, что между нами возникло некое единение. Свет в комнате был выключен, мы стояли совсем рядом, наши руки соприкасались. Во мне мощной волной поднялся трепет; перехватило дыхание. Все мое существо было охвачено пламенем, тело напряглось как бы в ожидании чего-то важного. Возможно, мое возбуждение передалось Филиппу; возможно, это всегда неизбежно, когда между мужчиной и женщиной возникает подобная близость — мы повернулись друг к другу. Секунду он стоял и смотрел на меня, потом нежно обнял. Его губы коснулись моих, и мы оказались во власти некой магической силы. Нас охватил огонь — всепоглощающий и в то же время соединяющий нас.

Его руки все крепче сжимали меня. Его поцелуи становились все настойчивее, все требовательнее. Он целовал мои глаза, шею, губы. Мир перестал существовать для меня. Я парила в небесах, испытывая при этом небывалый восторг и счастье, мое тело трепетало в его руках. Я знала, что Филипп испытывает то же самое. Мы были связаны неразрывной нитью — мы были единым существом.

Внезапно как бы издали до меня донесся его голос.

— Надя! — глухо повторял он. — Надя!

Сейчас я уже не вспомню, в какой момент после нашей помолвки я поняла, что для собственного спокойствия я должна как можно больше выяснить про Надю. Думаю, эта мысль пришла мне в голову после того, как появилось официальное объявление о помолвке. Слишком часто я стала слышать: «Как замечательно, что Филипп наконец пришел в себя после того несчастья, которое случилось в дни его юности» или «Мы даже не верили, что Филипп когда-нибудь женится после…»И тут же все в замешательстве оглядывались на меня и замолкали. Я же прекрасно знала, что они имеют в виду.

Мне казалось, что прошлое Филиппа будет всю жизнь преследовать меня. Я все еще находилась под впечатлением того вечера в его доме, когда он впервые поцеловал меня. Полагаю, в тот момент он не отдавал себе отчета, чье имя повторяет. Он продолжал страстно обнимать меня, но когда он отстранился и зажег свет, я заметила, что он совершенно изменился. Как будто и не существовало тех страстных поцелуев. Он был холоден, спокоен и сдержан — исчез тот мужчина, который на одно краткое мгновение увидел во мне горячо любимую женщину.

Он больше ни разу не терял контроль над собой; в его поцелуях больше не промелькнуло даже намека на страсть, они были скорее похожи на отеческие прикосновения к щеке, которые оставляли во мне ощущение неудовлетворенности и зачастую не вызывали никаких эмоций. Нередко ночами я лежала без сна и в который раз переживала короткие мгновения невиданного восторга, и каждый раз мои воспоминания заканчивались звучавшими в ушах словами «Надя! Надя», которые подобно ледяному дождю обрушивались на пылавший во мне костер.

Я поняла, что мне будет не так-то просто получить какие-нибудь сведения о Наде. Ведь она умерла очень давно. К тому же все, кто был осведомлен о нашей с Филиппом помолвке, ни за что не расскажут мне об этой женщине. Элизабет уже поведала мне все, что знала, поэтому от нее помощи было мало.

У меня возникла надежда, что мне поможет леди Моника, с которой я виделась один или два раза. Она была настолько глупа, что не стала бы церемониться, ей и в голову не пришло бы, что бестактно обсуждать с невестой Филиппа его прошлое. Мне повезло, так как она пригласила нас к себе на обед в тот день, когда у Филиппа была назначена важная встреча с Сити. Я позвонила леди Монике:

— Можно, я приду одна? Только больше никого не приглашайте: я хотела бы поговорить с вами. Мне так много хочется узнать о Филиппе — ведь вы очень давно знакомы с ним и хорошо его знаете, поэтому сможете предостеречь меня от неверных шагов и ошибок!

Как я и ожидала, она с радостью ухватилась за возможность посплетничать. Когда я приехала в уродливый и грязный особняк на Ланкаизр Геит, где она жила вместе с матерью, я обнаружила, что мне ничего не стоит подвести ее к рассказу об окончившейся несчастьем любовной связи Филиппа.

— Мы «се боялись, что Филипп больше никогда не женится, — сказала она. (Интересно, сколько раз я уже слышала это замечание?) — Он был так угнетен, когда произошел этот ужасный скандал, К тому же все газеты, как водится, подняли страшную шумиху! Филипп уехал за границу думаю, вам уже говорили об этом, — и нам временами казалось, что он не вернется, что его так и похоронят в чужой земле или он превратится в аборигена.

— А вы встречались с той, из-за которой все произошло? — спросила я.

— Я видела, как она танцевала, — ответила леди Моника.

— Танцевала? — переспросила я. Значит, Надя была танцовщицей? Мне стало еще интереснее.