– Как хорошо, что пришли, как хорошо, что пришли!

Он подбежал к ним и заговорил, брызгая слюной. Болтал он без умолку, точно человек, которому много лет запрещали говорить.

Он рассказал, что родился в Ёкосэуре в провинции Хидзэн. Еще в детстве лишился родителей, погибших во время войны, и его взял к себе священник-миссионер. Он обошел с ним весь остров. Когда начались гонения на христиан и миссионеры стали скрываться, священнику удалось посадить мальчика на корабль и отправить в Манилу – в семинарию. Он принял постриг, но именно с этого времени его стало охватывать все большее отвращение к духовенству. Знакомый матрос предложил наняться на корабль, отправляющийся в Новую Испанию, что он и сделал. Новая Испания представлялась ему чуть ли не землей обетованной. После долгого тяжелого плавания он попал наконец в Мехико и некоторое время выполнял разные работы в монастыре, но и здесь не смог ужиться со святыми отцами и окончательно разочаровался во всем. В конце концов сбежал к индейцам и вот теперь живет здесь вместе с ними.

– И вы никогда не вернетесь на родину, в Японию? – спросил Самурай.

Бывший монах горько усмехнулся:

– У меня там нет родных. Если бы я и вернулся, меня бы никто не встретил. К тому же христиане…

– Но вы же отказались от христианства!

– Нет, нет. Я и сейчас христианин. Только…

Сказав «только», он умолк. Глаза монаха говорили, что его все равно никому не понять, сколько бы он ни объяснял.

– Только… я не верю в христианство, о котором рассказывают падре.

– Почему?

– До того как в Новую Испанию пришли падре, в этой стране творились страшные дела. Южные варвары отбирали у индейцев земли, сгоняли с родных мест, зверски убивали, а оставшихся в живых продавали в рабство. Куда ни посмотри – селения, которые индейцам пришлось покинуть. В них сейчас никто не живет, остались лишь стены и каменные ограды.

Самурай и Ниси вспомнили развалины, мимо которых они проезжали в пустыне. На площадях этих брошенных селений, превратившихся в груды развалин, заросших сорной травой, жалобно завывал ветер.

– Что поделаешь, война есть война, – пробормотал Самурай. – В любой побежденной стране происходит то же самое.

– Я говорю не о войне, – поморщился бывший монах. – Просто падре, которые прибыли в эту страну позже, забыли о несчастных индейцах… Хотя нет, не забыли. Они притворяются, что им ничего не известно. И рассказывают сказки о милосердии Божьем, о Божьей любви – вот что мне противно. Падре в этой стране произносят очень красивые слова. И больше всего боятся выпачкаться в грязи, которой здесь предостаточно.

– Поэтому вы и отказались от христианства?

– Нет, нет. – Бывший монах оглянулся. У лачуги за его спиной собралось несколько индейцев, неотрывно смотревших на них. – Мне не важно, что делают падре, я верю в своего собственного Иисуса. Этот Иисус обитает не в роскошных соборах, похожих на дворцы, он живет среди этих жалких индейцев – так я думаю.

Самурай, словно видя что-то бесконечно далекое, разглядывал бывшего монаха, который одним духом выложил то, о чем так долго молчал. С того момента, как они покинули Цукиноуру, и до сегодняшнего дня Самурай только и слышал, что о христианстве. В Новой Испании во всех церквах он видел коленопреклоненных мужчин и женщин и обнаженную фигуру жалкого худого человека, освещенную пламенем свечей. Бескрайний мир, с которым он столкнулся, казалось, состоял из тех, кто либо верил в него, либо не верил. Однако у японца, выросшего в крохотной долине Ято, не возникало никакого интереса, никакой близости к этому человеку, именуемому Иисусом. До конца жизни эта религия останется для него чуждым обычаем чуждых ему стран.

Закончив свой рассказ, японец коснулся одежды Ниси и, погладив ее, воскликнул:

– О-о, пахнет Японией.

– Может, все-таки вернетесь? – Самураю стало жаль этого человека, которого уже невозможно было отличить от индейцев. – Купцы в конце года вернутся в Японию. Не хотите присоединиться к ним?

– Я уже слишком стар, чтобы вернуться. – Бывший монах потупился. – Я… останусь жить с индейцами – куда они, туда и я. Им нужен такой человек, как я, который облегчает страдания больных, помогает хоронить мертвых. И индейцы, и я – люди, лишенные родины.

– Значит, мы уже никогда не встретимся?

– Индейцы не останутся у этого озера навсегда. Когда земля истощится, они переберутся в другое место. Все в руках Господа, может быть, когда-нибудь и увидимся.

Монах спросил у Самурая и Ниси, куда они направляются дальше.

– В Веракрус, – простодушно сообщил Ниси. Конечный пункт их путешествия к восточному побережью. – А там, как я слышал, снова сядем на корабль.

– В Веракрус? – переспросил монах испуганно. – Но ведь это же очень опасно.

– Опасно?..

– Ацтеки уничтожают испанские поселения, поджигают дома – одно из племен подняло мятеж, разве вам это не известно?

– Мятеж?

– Когда людей так тиранят… Даже мирные индейцы не могут вытерпеть.

Веласко ничего им не говорил. Они слышали об этом впервые. Самурай посмотрел на испуганное лицо Ниси и сжал его потную руку. После того как они выехали из Мехико, Веласко, сидя на лошади, рассуждал с какой-то особой самоуверенностью, и снисходительная улыбка не сходила с его лица.

– Об этом знают все. У ацтеков есть даже ружья и порох. Подумайте как следует, прежде чем отправиться в Веракрус.

– Мы должны ехать. – Точно подбадривая себя, Самурай снова повторил: – Мы должны ехать.

Как это ни странно, у него даже мысли не было возвратиться в Мехико. Все его колебания, возникавшие не раз из-за слов Мацуки, теперь исчезли, и он лишь укрепился в решимости ехать.

– Ты вернешься, Ниси?

– Если вы, господин Хасэкура, едете, я последую за вами.

Бывший монах проводил их до края поля. Пыльные листья маиса колыхались на ветру, дувшем с озера. В конце поля, как бог-хранитель деревни, стояло деревянное распятие. На кресте худой человек с косами, с длинным носом и покорными глазами был похож на индейца, проданного в рабство испанцами. У его ног виднелись похожие на слезы потеки воска от сгоревших свечей.

– Каждый вечер сюда приходят индейцы. И мужчины, и женщины рассказывают Иисусу о своих горестях, жалуются на свою судьбу.

Он засунул руку за пазуху, вынул четки из плодовых косточек и истертый листок исписанной бумаги.

– Мне нечего вам подарить. Возьмите хоть это. Я написал о Спасителе.

Отказаться было невозможно. У зарослей тростника на берегу озера их терпеливо ждал индеец с ослами. Глаза ослов почему-то были похожи на глаза бывшего монаха. Он что-то сказал провожатому на незнакомом языке.

Когда они вернулись в Пуэблу, солнце уже поднялось. Стоявшие на дороге индейцы заметили слезавших с ослов японцев и внимательно посмотрели на них. Стараясь, чтобы их не увидели, они вошли во внутренний двор и тихонько заглянули в свою комнату – Танака как ни в чем не бывало протирал ножны меча.