кивнул настолько спокойно и холодно, что женщина даже удивилась. Затем он отстранил Гертруду и подошел к брату Ипполиту, который колдовал над раненым.

Голова ротмистра была черна от запекшейся крови, монах отмывал ее, чтобы рассмотреть раны и рассечения.

– Ну? – коротко спросил кавалер.

– Палками били, – сообщил брат Ипполит, – не милосердствовали. Обе руки сломаны, ребра… Даже не знаю, сколько поломали. Не могу осмотреть, он сознание теряет все время. Но главное – голова. Молю Бога, чтобы проломов больших не было. Затылок еще не осматривал. Те, что видел, не смертельны.

Кавалер еще раз взглянул на избитого товарища. Повернулся и осмотрел всех присутствующих. Жена, служанка, пасынки и Максимилиан ждали от него слов, но он молчал. Лицо его было каменно-спокойным, таким, что у всех рыдавших слезы прекратили литься. Помолчав, Волков двинулся к выходу, задевая на ходу мечом своим мебель и ноги людей. Только на пороге он остановился, повернулся и сказал:

– Монах, постарайся, он мне нужен.

– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещал брат Ипполит.

Волков вышел на улицу, Максимилиан шел за ним. Там уже был ротмистр Рене, а Роха слезал с коня. Они поздоровались с кавалером, но тот даже не взглянул на них. Он опять подошел к здоровяку, который все сидел на лавке у дома. Александр сразу встал и, вытирая кровь, ждал, что скажет кавалер.

Волков сжал кулак и поднес его к лицу молодого человека:

– Как так случилось, что ты жив, руки и ноги твои целы, а офицер твой при смерти? А?

– Я… Я… – замямлил здоровяк.

– Я спрашиваю, как так произошло? Струсил, подлец?

– Замялся…

– Замялся? Замялся. Прятался? Под телегу уполз?

– Растерялся, господин, – оправдывался здоровяк. – Много их было, насели.

На лице кавалера отразилось чувство глубокого презрения, он кулаком ткнул здоровяка в лицо, не ударил, а толкнул, чтобы тот сел на лавку, к тряпке и к тазу своему. Волков постоял еще пару мгновений и все с тем же выражением презрения сказал этому Гроссшвулле сквозь зубы:

– Еще раз струсишь – повешу.

И отошел от него к офицерам.

– Ну что? – спросил его Роха. – Значит, идем на тот берег?

Волков посмотрел сначала на него, затем на Рене и сообщил:

– Господа, я женюсь.

– Поздравляю вас, – удивленно произнес Рене, видно, никак он не мог понять, к чему сейчас об этом говорить. Время ли оповещать о женитьбе.

– На госпоже Брунхильде? – осторожно уточнил Роха.

– Нет, на Элеоноре Августе, девице фон Мален. Третьей дочери графа фон Малена, – спокойно отвечал кавалер.

– Поздравляю вас, – еще более удивился Рене.

– Ишь ты! – восхитился Роха. – Значится, на дочери графа! А Брунхильда получается… Того…

– Госпожа Брунхильда Фолькоф выходит замуж за самого графа, – раздельно произнес кавалер и пошел к лошади.

И Рене, и Роха стояли и удивленно смотрели ему вслед. Молчали, только переглядывались. Очень они были удивлены и самим событием, и временем, которое Волков выбрал, чтобы сообщить о нем.

А Волков сел на коня, повернулся к ним и добавил:

– Я приглашаю вас быть моими шаферами, господа. И передайте ротмистру Бертье, что его приглашаю тоже.

Может, только самые старые и самые опытные солдаты, давно загрубевшие от войн и походов, не волнуются пред сражениями. Они видели все много раз. Они видели и тяжелые осады, и большие сражения, и длительные кампании с бесконечной чередой кровавых стычек. Они знали и хмельные от вседозволенности победы, и горькие от крови и потерь поражения. Таких людей уже не испугать и не удивить. Но даже они не любили неопределенности. Им всегда необходимо что-то делать, шевелиться: либо идти вперед, упираясь, либо стоять насмерть; либо лезть на стену, либо восстанавливать ее после пролома; либо копать бесконечные траншеи, либо бросать все и бежать. Но нужно, нужно что-то делать. А для этого требуется приказ. Приказ дает ясность, убивает неопределенность. А неопределенность всегда страшна. Неопределенность разъедает солдата не хуже, чем безделье.

Сейчас неопределенность вдруг закончилась, появилась строгая и беспощадная ясность. Все наконец стало для Волкова на свои места. Никаких тебе «или».

И все его метания, его желание найти правильное решение, эта глупая надежда, что все обойдется без усилий и, смешно сказать, без крови, что ему удастся жить спокойно, как живут другие господа в своих поместьях, вдруг исчезли. Сразу и бесповоротно. Словно барабан за спиной сыграл сигнал «внимание». Дробь прокатилась и смолкла. Одно мгновение – и послышится другой сигнал: «Атака, средним шагом вперед!» Сейчас заорут сержанты, и строй солдат двинется на неприятеля.

И нападение на Брюнхвальда стало этим сигналом, этой барабанной дробью. И ничего теперь уже нельзя было изменить.

– Видит Бог, я этого не хотел, – сказал кавалер сам себе негромко.

– Что? – не расслышал его Максимилиан.

– Вычисти одежду, говорю, возьми малое знамя, возьми монаха, брата Семиона, и поезжай в поместье Малендорф, к графу. Отдашь письмо, что я тебе напишу, скажешь, что то, чего он так настойчиво искал, будет принадлежать ему. Я согласен. А еще добавишь, что я готов взять его дочь, Элеонору Августу, замуж на тех условиях, что они предлагают. – Волков говорил невежливо с молодым человеком, обращаясь к нему на «ты», и делал это намеренно.

Юноша смотрел на господина едва ли не с испугом.

– Я думал, вы дозволите мне побыть с отцом, – сказал он.

– Ты врачеватель? – сухо поинтересовался кавалер.

– Нет, но я…

– Тогда займись своим делом и выполняй то, что должен выполнять! – зарычал на него Волков.

– Да, кавалер. – Максимилиан опустил глаза. Он помолчал, потом опять взглянул на Волкова и спросил: – Мы отомстим за отца?

– А как ты думаешь? – в свою очередь спросил у него Волков.

– Зная вас, думаю, что вы им это не спустите, – сказал юноша. – Но это… Это я так думаю, может… Вы ведь вдруг свадьбу, кажется, затеваете. А я хотел бы знать…

– Ты ничего не должен знать, – строго прервал его кавалер. – Я твой капитан, а может, и полковник. Ты мой солдат, а солдат не должен знать ничего лишнего.

– Да, кавалер, – понял Максимилиан и замолчал.

– Сыч! – окликнул помощника Волков.

Сыч, ехавший позади, пришпорил коня и поравнялся с господином:

– Да, экселенц.

– Сегодня же поедешь на тот берег. Там сержант, кажется, Жанзуан его фамилия, собирает серебро с плотов. Найдешь его, он поможет тебе незаметно перебраться на тот берег.

– Значится, опять на тот берег, – вздохнул Сыч.

– Чего ты вздыхаешь?

– Да не люблю тот берег, все там не как у людей, да и сами людишки сволочи. Муторно там.

– Сволочи?

– Еретики каждый второй! А то и двое из трех! А что делать