Когда бить стало нечего, погром прекратился. Битва закончилась полным поражением зеркального воинства. Лишь изредка звон повторялся, когда кто-то находил зеркало на пыльном чердаке или на внутренней стороне шкафной дверцы. Да специальные группы еще несколько суток распиливали зеркала из металла и других небьющихся материалов.

Однако тот звон, стоящий над планетами, уже было невозможно повторить. Но космос запомнил и его. Древняя пустота всегда интересовалась сигналами, передаваемыми от звездолета к станции, от планеты к планете; внимательно прислушивалась к вибрациям планетарных атмосфер и все запоминала. Если бы кто-то смог найти способ обратиться к ней и выслушать ответ, он сделался бы обладателем самых сокровенных знаний, хранящихся с древнейших времен.

Потерянная планета, брошенная людьми и жизнью, осталась далеко позади. Сияние пылевой туманности за спиной тускнело. За искривленным пространством, выдающим себя мутной синевой, прятались две плотные нейтронные звезды. Космолет двигался между ними, словно по узкому мостику над пропастью. Стоит сместиться влево или вправо — и тебя утащит гигантская гравитация.

Гончий нес Даймона в пустоту, возле которой не было ни звезд, ни созвездий. Вокруг простирался густой черный космос. Даймон так долго смотрел вперед, что ему стало казаться, будто они не летят, а погружаются в океанскую впадину рекордной глубины.

За последний час полета Гончий не проронил ни слова, спуск в никуда угнетал даже его искусственный разум. Несколько раз космолет менял угол полета, лавируя в невидимом, изгибающемся как червяк коридоре. Он следовал курсом, которым его провели однажды в режиме ручного пилотирования. Траектория отображалась на экране, и катер повторял ее с машинной четкостью.

— Вот оно, началось! — вдруг сказал Гончий. — Чувствуешь?

И Даймон почувствовал. Нечто. Сначала головокружение, которое вскоре прошло. Хотя, возможно, он просто привык к нему и перестал замечать, когда новые чувства захлестнули его. В пространстве тесной кабины раздался шелест родной листвы. Затем его окатило ароматами утреннего луга. Потом был густой, состоящий из многих оттенков запах лесной чащобы и свежий ветерок, который играет с тобой, когда стоишь на холме возле дома. Затем все исчезло, и в нижнюю часть живота врезались невидимые ножи — юноша даже вскрикнул от пронзительной боли. Потом боль ушла, сменившись звоном в левом ухе. Сколько Даймон ни старался, стуча по нему ладонью, выбить звон не смог.

— Странные излучения, очень странные, — говорил процессор с опаской. — Много я парсеков налетал, всякое видел. Оказывался и около планетарных трансформаторов, и возле сверхновой однажды… Но с такими излучениями ни разу не сталкивался. А идут они оттуда! — Даймон был уверен, что если бы Гончий смог, то указал бы пальцем на точку, появившуюся из мрака. Освещенная далекой туманностью, точка росла, превращаясь в космическую станцию.

Судя по угловатой конструкции, построена она была на заре времен — возможно, даже в ту пору, когда звездные государства людей воевали между собой (было и такое). Она могла служить как научной лабораторией, так и базой для рабочих, добывающих полезные ископаемые в астероидных полях. Сейчас уже трудно сказать, чем она являлась, потому что из опознавательных надписей на обветшалом борту осталась только громадная буква «О». В стенах чернели провалы, а разошедшаяся по швам обшивка загибалась наружу. Вокруг плавали спутанные жгуты технического кабеля, в невесомости похожего на водоросли.

При виде разрушенной станции Даймон заволновался, а незримые потоки пробудили в нем новые чувства. Они терзали его и вонзались крючьями в душу; он ощущал невыносимую боль в животе и тупые толчки внутри черепа. Юноша уже несколько раз думал о том, чтобы вернуться и попытаться пересечь пылевую туманность. Быть может, ему удастся выбраться к людям, а не пробираться между двух смертей к третьей.

Но возвращаться было поздно. Станция уже заняла половину обзора и продолжала стремительно увеличиваться.

Гончий нырнул под плавающим обломком какой-то башни и устремился к темному провалу, в котором угадывался посадочный док. Чем ближе они подлетали, тем отчетливее виднелись глубокая коррозия и трещины, прорезающие металл обшивки.

— У тебя есть скафандр? — вдруг спохватился Даймон. — Как я пойду без скафандра?

— Скафандра нет, — ответил космолет. — Но ты не волнуйся. На станции есть воздух.

— Да? Ты уверен? — Даймон поглядел на щели и дыры, сквозь которые виделись внутренние ярусы и переборки.

— Может, и не уверен. Но мои анализаторы уверены на двести процентов.

Человека и космолет накрыла мрачная тень, и они оказались в огромном тоннеле. Гончему пришлось включить фонари. Два белых луча высветили разрушенный пирс. Габаритные огни пирса были разбиты, площадку густо усеивали плетения трещин.

Космолет лихо подрулил к площадке. Не успел Даймон опомниться, как крыша над ним поднялась. Гончий неучтиво дал понять, что ему безразличны сомнения юноши в том, имеется ли здесь воздух.

К удивлению юноши, из ушей и носа кровь не пошла, глаза остались в орбитах, а грудь не раздулась. Даймон сделал вдох и убедился, что воздух за бортом не отличался от того, который синтезируется в кабине космолета. Больше того, воздух на заброшенной станции был свежий.

— Трап и оркестр почему-то задерживаются, — сказал Гончий. Его голос гулко разнесся по пустому доку. — Поэтому спрыгивай сам. Не бойся, тут и гравитация есть.

Даймон перекинул ногу через борт, немного посидел я таком положении, оглядываясь на едва различимые в полутьме контуры дока, потом спрыгнул на пирс. Не удержал равновесие и упал на колени. После продолжительного полета мышцы одеревенели, а ноги превратились в негнущиеся жерди.

Парень поднялся, все еще неуверенный. Голова продолжала гудеть, хотя к остальному он попривык, даже к ножам в животе. Пятитонный космолет висел за левым плечом, носовые прожекторы были направлены на дальнюю стену дока, в которой они высветили темный прямоугольник прохода.

— Тебе туда, Освободитель.

— Ты не улетишь? — вдруг спросил Даймон. — Не бросишь меня здесь?

— Как ты мог подумать такое! — с укором ответил Гончий, моргнув прожекторами.

— Прости. Просто мне страшно.

— Не тебе одному. Мне тоже не по себе. Возвращайся скорее!

Ощущая под ступнями мелкий песок и чешуйки осыпавшейся с потолка краски, Даймон поплелся вперед. Он вошел в луч света и долго двигался за собственной тенью, которая вытянулась от его ног до самой стены. Проход оказался началом коридора, ведущего в глубь станции. Когда-то он закрывался пузатыми дверьми с круглыми иллюминаторами, но сейчас они валялись измятые и покореженные то ли взрывом, то ли какой другой силой.

Коридор оказался темным, но едва Даймон вошел в него, как ощутил под ступнями что-то мягкое, словно пол устилала пушистая ковровая дорожка. Юноша не стал опускаться на колени, чтобы ощупать странное покрытие, а двинулся вперед, в темноту, в направлении далекого пятна света. Шел долго, упрямо втыкая ноги в пол, сжимая зубы от головной боли, усиливающейся с каждым шагом. Если боль будет нарастать такими темпами — там, в конце пути, от него останется мокрое место.