На одном из мероприятий с моим участием я был ошеломлен просьбой выступить запевалой при исполнении песни «Америка прекрасная» (AmericatheBeautiful). Я подготовил речь, у меня была шпаргалка. Но в ней не было «Америки прекрасной». Когда распорядитель позвал меня на подиум, я почувствовал, что содержимое моего желудка разжижается. Я ухватился за его руку в рукопожатии лишь для того, чтобы не упасть. В моем мозгу перемешались все патриотические песни, которые я когда-либо слышал, и извлечь из этой мешанины слова «Америки прекрасной» было подобно чуду.

Распорядитель передал мне микрофон. Я мысленно пожелал, чтобы это был пистолет, которым я мог бы вынести себе мои бестолковые мозги. Все смотрели на меня, приложив руку к сердцу, – их были сотни! Лишь чей-то кашель нарушил тишину. Хуже ничего не может быть, подумал я. Но я ошибался. В интересах группы слабослышащих, которые сидели в переднем ряду, на краю сцены стояла сурдопереводчица. Ее руки были готовы воспроизвести каждый звук, который я издам. Не знаю, как я тогда не обмочился (или еще похуже).

Я положил руку на сердце и повернулся, чтобы видеть флаг. Я чувствовал пульс через карман пиджака. Распорядитель нажал кнопку на музыкальном центре, и по залу поплыли первые ноты мелодии. Я запел два первых слова, в которых я был абсолютно уверен: «Америка прекрасная…»

Этих слов оказалось достаточно. Все присоединились ко мне, и мой голос утонул в общем хоре. Я даже опустил микрофон, чтобы мое бормотание не в такт не было слышно. Я выкрутился. Ну, или я так думал. Но тут я заметил взгляд сурдопереводчицы. Она отслеживала мои губы с точностью лазера. Ни один звук не мог проскочить мимо нее. Если бы я умел читать жесты глухонемых, я бы знал, что говорят ее летающие пальцы: «Смотрите! Этот парень мошенник. Он не знает слов "Америки прекрасной"».

Я был не единственным астронавтом, которому преподнесли подобный сюрприз на пути к сцене. Однажды Хут Гибсон заменял Джуди Резник на мероприятии для женщин. Распорядитель начал вводную часть, прочитав всю биографию Джуди. Хут утратил дар речи. Джуди там не было. Все в аудитории знали, что он должен ее заменить, но распорядитель бубнил себе жизнеописание Джуди, как будто именно она должна была выйти из кулуаров и продолжить программу. Только после того, как все было изложено, Хут понял, в чем состояла цель распорядителя. В том, чтобы показать незаменимость Джуди для NASA. Затем распорядитель продолжил, представив Хута в таких выражениях, вольный перевод которых звучит примерно так: «Джуди столь важна для NASA, что ее драгоценное время невозможно было потратить на участие в сегодняшнем событии. Но агентство может легко обойтись без этого мешка с дерьмом и потому прислало его. Нам придется пережить разочарование и послушать его не заслуживающие внимания слова». После речи Хута распорядитель преподнес ему памятную табличку, подписанную для Джуди.

По мере продолжения моей карьеры в NASA я обнаруживал новые мины, на которые можно наступить при всем честном народе. После одного из моих выступлений были вопросы и ответы, и одна женщина спросила: «Видели ли вы инопланетян?»

Я ответил: «Нет, но я верю, что где-то во Вселенной есть жизнь. На небе много триллионов звезд, поэтому мне легко поверить, что вокруг некоторых из них есть планеты, где живут разумные существа». Тут бы мне и остановиться, но я, дурак, продолжил: «Однако я не верю, что НЛО когда-либо садились на Землю. Зачем, – задал я риторический вопрос, – высокоразвитой цивилизации тратить силы на постройку межзвездного корабля, лететь на Землю в надежде обнаружить, что она полна жизни, а потом встретить только одиноко слоняющихся женщин и мужиков, потягивающих пивко?» Аудитория засмеялась, но у женщины, задавшей вопрос, не было и тени улыбки. Если бы взглядом можно было убить, я бы уже был покойником.

На следующей неделе я получил анонимное письмо со штампом города Солт-Лейк-Сити в штате Юта, автор которого злобно нападал на мою позицию относительно пришельцев. Было ясно: аноним верит, что истина где-то там, а я – часть заговора по ее сокрытию. Подозреваю, что письмо отправила та самая женщина, что спрашивала про инопланетян.

Этот вопрос был одним из многих, которые могут превратить встречу с публикой в пытку. На вопросы типа «что будет, если пукнуть в скафандре?» или «бывают ли у женщин месячные в космосе?» ответить было легко. А вот вопросы «есть ли среди астронавтов геи и лесбиянки?» и «был ли секс в космосе?» могли легко сделать астронавта из TFNG персонажем монолога Джонни Карсона[77].

Победителем по части получения наиболее сложных вопросов был Дон Петерсон из набора 1969 года. После одного из выступлений несколько человек из аудитории подступили к нему с вопросами. Один спросил: «Можно ли на шаттле найти укромное место для мастурбации?» Дона мгновенно охватила паника. Это был вопрос из знаменитой серии: «Хорошо ли вы себя чувствуете после того, как перестали избивать свою жену?» На такой вопрос ответить невозможно. Он подумал, не лучше ли ответить «нет», но такой ответ подразумевал бы, что астронавты искали-таки место для уединения. Он представил свое лицо на первой полосе таблоида (из тех, что раскладывают в супермаркетах): «Астронавт жалуется: на шаттле негде вздрочнуть». Ответ «да» означал бы не менее позорный вариант: «Астронавт признает, что мастурбировал в космосе». В конечном итоге Дон пробормотал что-то невнятное, молясь про себя, чтобы потом все это не вернулось к нему со страниц National Enquirer.

В службе управления полетами Эль-Пасо Блейн Хэммонд узнал, что самая страшная форма публичного выступления – телевизионное интервью. Очередь зенитки, прошившая крыло, не способна заставить сердце биться так, как оно бьется, когда ты смотришь в камеру и слышишь: «Три, два, один, вы в эфире!» У меня эта фраза всегда вызывала тошноту. Однажды, когда я слышал этот «предстартовый отсчет», ведущий наклонился ко мне и сказал: «Это как старт шаттла. Когда счет доходит до нуля, пути назад нет». Он был совершенно прав. Слова «вы в эфире» звучали примерно так же, как грохот при зажигании ускорителей SRB. Ты уже летишь, и камера тиражирует твое лицо и твои слова по комнатам всей Америки, и никаких дублей не будет. Я был уверен, что мое адамово яблоко пляшет, как китайский болванчик за ветровым стеклом, а расширенные от страха глаза мечутся, словно мелкая рыбешка. Я представил, как люди сидят за завтраком и смеются, видя, что у меня перехватывает дыхание при попытке ответить на простейший вопрос типа «как вас зовут?».

Интервью в прямом эфире становились еще более мучительными из-за выходок других астронавтов. Однажды вечером мы сидели в баре в Хьюстоне, и наши взгляды привлек экран телевизора. Местная станция брала интервью у астронавтов Эда Гибсона (набор 1965 года) и Кэтрин Салливан из нашего набора. Телезрители задавали вопросы по телефону. Один из нас попросил у бармена телефон и задал два вопроса. Для Кэти: «Как девочки писают в космосе?» И для Эда: «Не возражает ли миссис Гибсон против того, что мистер Гибсон на самолете NASA летает по всей стране с незамужней женщиной в деловые командировки с ночевкой?» Мы хохотали и визжали от смеха, когда наши жертвы пытались ответить на эти вопросы.