Это слово, произнесенное не то с покорностью, вызвав? шей вздох, не то с нетерпением, вызвавшим восклицание, обнаружило все таившееся в ее душе ненасытное честолюбие и безумную алчность.

Но она еще не успела переступить порог особнячка, как решение уже было принято.

Ее вели из комнаты в комнату, другими словами — от одной неожиданности к другой, и привели в маленькую столовую, обставленную с отменным вкусом.

Здесь она увидела ожидавшего ее в одиночестве кардинала.

При виде ее он встал.

— А, вот и вы! Благодарю вас, графиня, — сказал он и, подойдя, поцеловал ей руку.

Графиня отступила с видом пренебрежительным и уязвленным.

— В чем дело? — спросил кардинал. — Что с вами, графиня?

— Ваше высокопреосвященство! Вы, вероятно, не привыкли к такому выражению лица у женщин, которым вы делаете честь позвать сюда?

— О графиня!

— Мы в вашем маленьком домике, не так ли, ваша светлость? — бросив вокруг пренебрежительный взгляд, спросила графиня.

— Если бы вы не были столь гневливы, я ответил бы вам, что как бы вы ни поступали, вы не можете лишить себя очарования, но так как при каждом комплименте я опасаюсь, что вы дадите мне отставку, то я воздержусь.

— Вы опасаетесь получить отставку! Прошу прощения у вашего высокопреосвященства, но, по правде говоря, вы начинаете говорить загадками.

— Так вот, на днях вы были очень смущены, принимая меня; вы считали, что ваше жилище недостойно особы вашего звания и вашего имени. Это заставило меня сократить визит; кроме того, это побудило вас встретить меня суховато. Тогда я подумал, что поместить вас в вашу среду, в ваши условия — это то же самое, что выпустить на волю птицу, которую естествоиспытатель поместил в свою пневматическую машину.

— И что же? — спросила графиня с тревогой — она начала понимать.

— А вот что, прекрасная графиня: дабы вы могли принимать меня свободно, дабы и я мог приходить к вам, не компрометируя себя и не компрометируя вас самих…

Тут кардинал пристально посмотрел на графиню.

— Что же дальше? — спросила она.

— А дальше я надеюсь, что вы соблаговолите принять от меня этот бедный домик. Вы меня понимаете, графиня: я не говорю «маленький домик».

— Принять?.. Я?.. Вы отдаете мне этот дом, ваше высокопреосвященство?

— вскричала графиня, сердце которой забилось от гордости и алчности.

— Графиня! Дом принадлежит вам; вот ключи — на этом позолоченном серебряном блюде. Я обращаюсь с вами как триумфатор… Вы усматриваете в этом еще одно унижение?

— Нет, но…

— Кто принимает, тот обязывает, графиня, — заметил кардинал. — Я ждал вас в вашей столовой, я даже не видел ни будуара, ни гостиных, ни прочих комнат; я только предполагаю, что все это здесь есть.

— Простите меня, ваше высокопреосвященство! Вы вынуждаете меня признать, что на свете нет человека, более деликатного, чем вы!

И тут графиня, столь долго сдерживавшаяся, покраснела от удовольствия при мысли, что теперь она может говорить «мой дом».

Заметив, что все ее внимание поглощает дом, она, отступив на шаг, ответила на движение кардинала:

— Ваше высокопреосвященство! Угостите меня ужином.

Ужин был подан в мгновение ока.

Кардинал, как мы уже не раз говорили, был человеком с большим сердцем и трезвым разумом.

Он давно привык к самым цивилизованным европейским дворам, дворам, которыми управляли королевы, привык к женщинам, которые в ту эпоху осложняли, но часто и разрешали все политические проблемы, и эта долгая привычка, этот опыт, унаследованный с кровью предков и приумноженный своим собственным знанием дела, — все эти качества, столь редкие в наше время, редкие уже и в ту пору, сделали из кардинала человека, разгадать которого было невероятно трудно и дипломатам — его противникам, и женщинам — его любовницам.

Именно его обходительность и отменная учтивость и создавали тот панцирь, который ничто не могло пробить.

Потому-то кардинал и думал, что Жанне куда как далеко до него. Эта провинциалка, до отказа начиненная претензиями, не сумевшая под притворной гордостью спрятать от него свою алчность, представлялась ему легкой добычей, добычей желанной, благодаря ее красоте, ее уму, благодаря чему-то вызывающему, что гораздо чаще обольщает мужчин пресыщенных, нежели мужчин наивных. Но, при всей своей красоте, Жанна не вызывала у него ни малейшего недоверия.

Это было гибельно для выдающегося человека. Он стал не только менее сильным, чем был, — он стал пигмеем; разница между Марией-Терезией и Жанной де ла Мотт была слишком велика, чтобы представитель семейства Роанов с его характером дал себе труд вести борьбу с Жанной.

Но когда борьба началась, Жанна, ощущавшая неуверенность своего положения, остереглась показать свое превосходство; она продолжала играть роль провинциальной кокетки, прикидывалась пустой бабенкой, чтобы противник ее по-прежнему был уверен в своих силах, а следовательно, был слаб в нападении.

Кардинал, удивленный ее волнением, которое она не сумела скрыть, решил, что она опьянена подарком, который он только что ей преподнес, и так оно на самом деле и было, ибо подарок превосходил все ее надежды и все ее претензии.

Он только позабыл, что сам-то он ничего не представляет для честолюбия и гордости такой женщины, как Жанна.

К тому же ее восхищение рассеяла череда новых желаний, немедленно сменивших желания прежние.

— Итак, — заговорил кардинал, наливая графине кипрское вино в хрустальный бокальчик, усеянный золотыми звездочками, — итак, графиня, раз вы подписали договор со мной, то уж больше на меня не сердитесь.

Она засмеялась.

«Право же, он превосходный человек», — сказала себе графиня.

— А кстати, — заметил кардинал внезапно, как если бы некая мысль, весьма от него далекая, вернулась к нему совершенно случайно, — что это вы говорили мне на днях о двух дамах-благотворительницах, о двух немках?

— Ваше высокопреосвященство! — глядя на кардинала, ответила графиня де ла Мотт. — Бьюсь об заклад, что вы их знаете не хуже, — нет, даже лучше, чем я.

— Я? Графиня? Вы заблуждаетесь. Разве вы не хотели узнать, кто они такие?

— Посол при венском дворе! Близкий Друг императрицы Марии-Терезии! Мне кажется, — во всяком случае, вполне вероятно, что вы должны были бы узнать портрет вашего друга.

— Как, графиня? Это в самом деле был портрет Марии-Терезии?

— Ну, ну, притворяйтесь, притворяйтесь несведущим, господин дипломат!

— Что ж! Допустим, что так и было, допустим, что я узнал императрицу Марию-Терезию, но что это нам даст?

— Да то, что, узнав портрет Марии-Терезии, вы должны догадаться, кто эти женщины, которым принадлежит портрет!