за язык?! Сам ещё не успел всё обдумать, ляпнул, что первым в голову пришло, а теперь изволь, понимаешь, ещё и пояснять. На помощь неожиданно пришло предвидение, подсказав, каким, скорее всего, будет продолжение у этого совсем не безобидного розыгрыша.

— Я так понимаю, Борис Григорьевич, Василия Гурова выманили в Москву, чтобы подсунуть его нам в качестве подозреваемого, — что это какой-то вздор, я, разумеется, понимал и сам, но раз ничего иного предвидение всё равно не подсказало, будем на ходу искать объяснение тому, что есть.

— Да какой же из него подозреваемый? — удивился Шаболдин. — Его же в Москве не было, у меня о том бумага от полкового командира!

— Вот попомните мои слова, Борис Григорьевич, на днях окажется, что какая-то возможность повлиять на события в доме у Василия Гурова всё-таки имелась, — только и смог сказать я. — Просто иначе никакого смысла вытаскивать его в Москву и вправду не нашлось бы.

— Может, и так… — Шаболдин призадумался. Было над чем подумать и мне — хотя бы над тем, что на самом деле означает столь неожиданная и столь бессмысленная подсказка от предвидения.

— Может, и так, — повторил пристав и продолжил: — Но тогда это на самом-то деле укажет на Фёдора и Ольгу Гуровых!

— Почему? — настала моя очередь удивляться. Нет, что пристав подозревает именно их, я не забыл, но какая тут связь?

— Потому что только они у нас остались под подозрением, а явление Василия Гурова как раз от них нас и должно отвлечь! — торжествующе заключил Шаболдин.

В общем-то, и не поспоришь, но… Но как-то слишком оно получалось просто. Ну да, особых сложностей тут быть не могло изначально — убийство Захара Модестовича до написания им нового завещания никак не могло быть выгодным Ангелине Гуровой, так что кроме Фёдора Гурова вроде как больше и некому, однако же не понимать этого сам Фёдор Захарович никак не мог, и если отравитель и правда он, то озаботиться надёжным прикрытием для себя он был просто обязан. Но появление в Москве младшего брата не до, а после убийства на такое прикрытие уж точно не походило. Всё это я Шаболдину и выложил, в ответ получив уже знакомые мне слова о том, что надо только найти улики, а на кого те улики укажут, уже и так ясно. Мне бы его уверенность…

Но как бы там ни было, теперь нам нужно было разбираться ещё и с появлением Василия Гурова. Шаболдин, конечно, будет рыть землю, но я-то могу себе позволить и просто подумать. Над чем? Да вот хотя бы над тем, что меня так покоробило в этом проклятом письме.

Я снова попросил у пристава письмо и снова его перечитал. Ощущение неправильности никуда не делось, но и хотя бы проблеска понимания, что же здесь неправильно, я тоже не дождался.

— Кстати, Алексей Филиппович, само это письмо тоже указывает на Фёдора Гурова, пусть и косвенно, — Шаболдин продолжал с завидным упорством бить в ту же точку.

— Каким образом? — стало мне интересно.

— Куда напишет присяжный поверенный, зная лишь полк, в котором служит получатель письма? — задал пристав наводящий вопрос.

— Командиру полка и напишет, с просьбою передать офицеру, коему письмо предназначено, — самому мне мой ответ представлялся единственно верным.

— Вот! — Шаболдин назидательно поднял перст. — Именно так и не иначе! А это письмо было послано на квартиру, занимаемую поручиком Гуровым! Кто, спрашивается, мог знать адрес той квартиры?

Ну да, это Борис Григорьевич верно подметил. Ещё, стало быть, один камешек всё в тот же огород Фёдора Захаровича. И тем не менее неправильность самого письма занимала меня куда больше. Уговорить пристава дать мне эту злосчастную бумагу на пару-тройку дней я смог без особых сложностей — кое-какие мысли о том, как свои подозрения если и не прояснить, то хотя бы чётко сформулировать, у меня всё-таки появились.

… —Да вот же, Алексей Филиппович, сами и убедитесь! — присяжный поверенный Веснянский потыкал толстым пальцем в разложенные на столе листы из взятой наугад укладки. — Видите, как мои писари выводят «рцы», [1] «землю» [2] и прописные «глаголи»? [3] А вот, извольте посмотреть, как пишут судейские писари, — на стол легли несколько листов из другой укладки, — почти так же, как мои и совсем не так, как в этом подложном письме!

И ведь верно — особенности написания названных Владиславом Аристарховичем букв резко отличались от тех, коими изобиловало злополучное письмо несуществующего поверенного. Ну, хоть что-то удалось выяснить, оставалось лишь разобраться, откуда взялись особенности почерка, характерные для продолжавшего занимать мой ум письма.

Так, а откуда вообще берутся особенности почерка? Не почерка вообще, а почерка именно писарского, профессионального? Да оттуда же, откуда приходят в нашу жизнь основы всех знаний и навыков — из системы образования! Вот я, например, заканчивал гимназию, и что? Писать и читать в гимназиях, в отличие от народных школ, не учат, обучить будущего гимназиста чтению, письму и четырём арифметическим действиям вменяется в обязанность родителям, зато в гимназиях ставят правильный почерк — разборчивый, ровный и в меру красивый, именно тот, каковой и отличает тружеников чернильницы. И неправильность полученного Василием Гуровым письма, как я теперь уже точно понимал, в том и состояла, что написано оно было не тем почерком, что ставят гимназистам. Но откуда тогда взялся этот самый неправильный почерк?! Видно же, что человек писал ровно, привычно и отработанно!

Ещё раз глянув распроклятое письмо, я подумал, что пора от мыслей о нём как-то отвлечься, а то так недолго и умом повредиться — мне начало казаться, что где-то я такой или очень похожий почерк уже видел. Нет, точно, отдохнуть надо. Поблагодарив Веснянского за помощь, я вышел на улицу и принялся обозревать окрестности на предмет наличия свободного извозчика. Всё хорошее когда-то заканчивается, вот и неожиданно тёплая осень, радовавшая меня ещё седмицу назад, на несколько дней сменилась обычной для поздней осени погодой, а сейчас я вышел из конторы Веснянского прямо под снегопад, и потому идти домой пешком никакого желания у меня не наблюдалось.

Домашний обед несколько примирил меня с суровой и несправедливой действительностью, однако мысли о письме «присяжного поверенного Ладникова» снова напомнили о себе — закончив с десертом, я так и продолжать сидеть на месте, пока убирали со стола, и даже потом никак не мог себя заставить