Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пари? — удивился я.
— Да, пари, — подтвердила Елизавета. — Ольга сказала мне, что у Николаши роман с Ангелиной, — ага, на сей раз просто «с Ангелиной», — я ей не поверила, она предложила мне убедиться самой, но для этого я должна была бы изобразить Ангелину, а Ольга сомневалась, что я смогу. Вот мы с ней и поспорили на четвертной.
— И в чём заключалась суть вашего спора? — спросил я, примерно уже представляя, что именно услышу в ответ.
— Я должна была взять шлафрок Ангелины, надеть его и сделать вид, будто выхожу из спальни Захара Модестовича, — опустив глаза, рассказывала Елизавета. — Потом пройти в спальню к Ангелине, чтобы меня видел брат, закрыть дверь на защёлку и ждать, пока Николаша уйдёт.
— Елизавета! — с осуждением воскликнул её брат, удостоившись от меня взгляда, от которого тут же и утих. Надо же, пусть моя военная служба и оказалась недолгой, чему-то я там научился…
— А вы, Елизавета Матвеевна, не боялись, что Ангелина Павловна проснётся и, скажем так, сильно удивится, увидев на вас свой шлафрок? — я говорил подчёркнуто ровным голосом, старательно пряча любые чувства, хотя больше всего на свете мне хотелось высказать этой дурочке, что именно я о ней думаю. Высказать, замечу, не всё, но ей бы, уж поверьте, хватило. — И, кстати, откуда вам было знать, когда именно ваш брат к ней отправится?
— Ольга сказала, что Ангелина пьёт снотворное и спит как убитая, — ответила самая младшая из Погореловых. — А когда Николаша пойдёт, она мне обещала сказать, я должна была ждать у себя в комнате.
Так, а вот это нуждалось в прояснении. Что Ольга Гурова, оказавшаяся устроительницей спектакля, едва не стоившего сидевшему напротив меня герою-любовнику обвинения в убийстве, знала время его похода на третий этаж, было и так понятно, но вот откуда она это знала — вопрос…
— Заходить в спальню Захара Модестовича я даже не собиралась, — продолжала Елизавета. — Ольга постучала мне в дверь, я быстро поднялась на третий этаж, зашла в спальню Ангелины, надела её шлафрок и вышла в коридор. Когда услышала шаги Николаши по лестнице, подошла к двери спальни Захара Модестовича и приоткрыла её, а как Николаша вышел в коридор, сразу закрыла, ушла в спальню Ангелины и закрылась на защёлку. А потом Ольга поскребла в дверь, как мы с ней условились, и я вышла. Она мне четвертной отдала, вот и всё. Я, наверное, минут десять там была, Ангелина так и не заметила ничего, спала вправду как убитая.
— Я так понимаю, Елизавета Матвеевна, узнав, что именно в ту ночь отравили Захара Модестовича, вы испугались и решили промолчать, но выигранные деньги потом потратили в кофейне, о чём как-то и узнал ваш уважаемый отец, — вслух предположил я. Девица кивнула.
— Дома я так и не сказала, откуда взялись деньги на кофейню, — повинилась Елизавета. Ага, брата с нею, значит, для того и отправили, чтобы заодно и узнать, в чём тут дело.
— Что ж, — пора было с ними заканчивать, — давать вашему, Елизавета Матвеевна, поступку оценку я не буду, на то у вас родители есть. По той же самой причине вам, Николай Матвеевич, я ничего не скажу по поводу ваших отношений с Ангелиной Павловной. Но! — слишком уж резко младший Погорелов приосанился, надо его опять малость укоротить. — Но от попыток те отношения возобновить я бы вас самым настоятельным образом предостерёг. Сейчас прошу подождать несколько минут, я напишу Матвею Николаевичу записку и попрошу вас её передать.
Я вышел из гостиной, в кабинете быстро написал старшему Погорелову записку с извинениями за причинённые ему неприятности, заверив его в своём глубоком почтении и попросив не наказывать строго неразумных своих детей. Предлагать гостям угощение не стал, и не из вредности вовсе, а исключительно в воспитательных целях.
— Вот, — записку я отдал в руки Николая, всё-таки пусть почувствует хоть какую-то ответственность. — На словах передайте Матвею Николаевичу, что мы с господином старшим губным приставом сделаем всё, от нас зависящее, чтобы история вашей, Елизавета Матвеевна, неосмотрительности, и ваших, Николай Матвеевич, амурных похождений в суде не озвучивалась. Не смею более вас задерживать и надеюсь, следующая наша встреча, ежели ей суждено случиться, произойдёт при более благоприятных обстоятельствах.
Выпроводив младших Погореловых, я скорчил себе в зеркале стр-р-рашную рожу, тут же, однако, рассмеявшись. Вот интересно, сумеет ли Николай уговорить сестру не выдавать родителям его амуры с дядиной женой, а Елизавета — убедить брата промолчать о том, откуда всё-таки она взяла деньги на кофе и сладости? Впрочем, не моя это забота, сами пусть разбираются и привыкают быть взрослыми. Я в их годы уже орден получил из рук короля баварского, а эти… Дети детьми, честное слово! И дети, кстати, малость уже испорченные. Не знаю уж, как Матвей Николаевич с Анной Модестовной их воспитывали, но ведь даже не попытались ни брат, ни сестра поинтересоваться, имеет ли глупое пари Елизаветы хоть какое-то отношение к убийству… Да и ладно, не моя это забота. У меня и своих дел хватает, а ещё и к Шаболдину заскочить надо.
— Вот дурачьё! — припечатал Борис Григорьевич, выслушав меня. Скромный какой, мог бы и выругаться, я бы понял. — Не посчитайте, Алексей Филиппович, лестью, но вы и в более юные года куда больше рассудительности и ума выказывали!
Я не посчитал. Правда же, выказывал, было дело, чего теперь прибедняться-то?
— Однако же, Алексей Филиппович, что-то у нас всё чаще и чаще Ольга Кирилловна упоминается, — вернулся Шаболдин к делу. Не согласиться с ним было невозможно, но я ограничился кивком, видя, что пристав высказал ещё не всё, что хотел. — Я вот, грешным делом, подумал: а не она ли у нас главной злодейкой окажется?
Хм, смело… Кстати, не исключено, что пристав прав. Или нет? Но углубляться в умствования вот прямо сейчас совершенно не хотелось, так что я выдал отговорку в том смысле, что может случиться и так, но пока о том говорить рано. Мы ещё уточнили наши планы