Мне нечего было ему ответить. Я даже не понимала, о чем он говорил.

— Итак, госпожа. Он ждет от тебя того, что ты станешь такой же дикой, как и он.

— В самом деле, мы довольно дикие, как вы сказали. Иногда бывает… — начала я и остановилась, неприлично покраснев. Я рассказывала ему такие вещи, о которых не рассказала бы даже своему мужу. Воспоминания о стихотворении и переброшенных через экран хакама-штанах и его нежных прикосновениях вернулись с поразительной ясностью.

— Я так и думал, — сказал он. — Достаточно дикие, по крайней мере в сексе. Но твое сердце? Оно мягкое и дрожит, если его испугать, как кролика.

— Я не кролик, — сказала я медленно. Необычная беседа даже для сна.

— О, кролики довольно свирепые животные! Но он не может понять сердца кролика, да? И он продолжает надеяться на то, что твое сердце окажется достаточно большим, чтобы преобразить его. Не тебя. Он так эгоистичен.

— Я ничего не понимаю. Мне нужно измениться?

— Нет. Есть те, кто ценит тебя за твое сердце.

— Вы? — с грустью спросила я.

И он прочитал мне коротенькое стихотворение. Стихотворение, в котором рука с длинными пальцами дотрагивалась до моего лица. Я остановила его, я не дала ему довести его стихотворение до последней строчки или до конца.

Мы долго ждали полной луны. Каждой ночью Дедушка куда-то уходил, но никогда не говорил, где был.

— Сегодня, — наконец сказал Дедушка. Я взяла череп в зубы и пошла за ним. Он вывел меня через заросли ежевики в чистое поле, заросшее травой и залитое холодным светом луны. Я увидела такую же арку, как та, что была в храме лунных лисиц. Возле нее тоже лежали свертки с едой.

— Этот тоже храм богини Инари? — спросила я. Зубы у меня стучали.

— Инари — одна из тысяч богов, — сказал он. — Десяти тысяч. Кто знает, кому люди поклоняются здесь?

— Когда я стану человеком, я узнаю, — сказала я.

— Бедный маленький жукоед, — сказал Дедушка. — Ты думаешь, все твои проблемы исчезнут, когда ты обретешь образ женщины. Ты уверена, что хочешь этого? Ты никогда не сможешь ничего забыть.

— Слишком поздно, — прошептала я. — Я знаю, чего хочу.

— Ты думаешь, ты единственная, кто когда-либо делал это? Давай!

У меня не было рук, не было умных пальцев, как у людей, чтобы держать череп. Я перевернула его и надела его на свой нос, чтобы кость как-то держалась на моей голове.

Глаза Дедушки были в тени, поэтому я не могла видеть их. Он казался мне таким далеким и ужасным, но в то же время очень грустным.

— Поклонись семи звездам Большой Медведицы.

Я боялась, что череп упадет с головы, и старалась кивать как можно осторожнее, но, казалось, череп прирос. Я ощущала его вес, он давил на меня. Его зубы казались мне каким-то страшным украшением.

— Теперь ты повторишь это, — сказал мне Дедушка и произнес какие-то слова на человеческом языке.

Я уже говорила с другими: всю свою жизнь — со своей семьей, со стариком в лесу, со странной лисицей и пятнистой грязной собакой, с призраком. Но я никогда не говорила вслух такие сложные слова. Чтобы произнести их, мне пришлось шевелить губами и языком. Голос Дедушки был резким, грубым и каким-то незнакомым: будто лай и плач одновременно.

Я пыталась повторять за ним те звуки, что он издавал, но у меня получалось лишь жалобное хныканье.

— Я не могу. Есть еще какой-нибудь способ, Дедушка?

— Нет. Ты никогда не сможешь стать женщиной, если не научишься разговаривать.

Я попробовала снова, но в горле что-то заклокотало, и я умолкла.

— Я не могу!

— Тогда ты не станешь женщиной.

Я повернула голову к луне, с черепом на голове, вцепившимся в меня, словно паразит. Я тявкнула: раз, другой. Я была зла, расстроена, мне было обидно. Я не могла говорить. Все, что я могла, — это тявкать как лиса.

Лунный свет вокруг меня зашипел, от земли стал подниматься туман. Окутанный серебром, Дедушка словно мерцал. Как отражение в воде, вдруг появилась одна из лисиц Инари и сказала:

— Выбирай!

Слова пришли сами. Мои челюсти разжимались сначала неохотно, с трудом, слова выходили с запинками, с долгими паузами, странные звуки рвались через рот, который не был приспособлен для разговоров.

Я стояла посередине поляны, шипящей серебряным лунным светом, и ждала. Но ничего не происходило. Магия не действовала. У меня не было шансов.

Я стряхнула с себя череп и закричала на Дедушку:

— Ничего не произошло! Ты солгал мне!

— Подожди! — кричал он мне, но я была уже далеко. Я неслась к саду, вне себя от горя и обиды.

Я бежала быстрее, чем когда-либо раньше. Внезапная острая боль пронзила позвоночник и отдалась в каждой косточке моего тела, Моя плоть сжималась, выпрямлялась, я чувствовала, как она меняется. Нижние ветви деревьев хлестали по лицу, по глазам. Пульс стучал в ушах, словно гонг. Я бежала по теплой воде, зеленой и мутной от водорослей и ила. Иногда вспыхивали бледные холодные огоньки — болотный газ. Лисий огонь.

Я почувствовала кровь, сочащуюся сквозь тысячи царапин, прежде чем поняла, что это была моя кровь, что я вся в крови. Я умирала, умирала из-за того, что имела глупость надеть на себя череп мертвой женщины и пожелать стать человеком!

Это была магия, как у лисиц Инари. Но она была более жуткой — как сон после дикого мака. Это было реально, но это было страшно. Я закричала от боли, страха и злости и побежала дальше. Не было причин останавливаться. Неожиданно я увидела свое отражение, темное очертание на фоне неба: это была женская тень!..

Я споткнулась и чуть не упала. Я была женщиной. У меня были руки, грудь, ноги, маленькие ступни, бедра. Я дотронулась пальцами до своего лица: до носа, скул и бровей. На мне не было крови. Возможно, запах меди был всего лишь частью сна, частью магии.

Я запрокинула голову и рассмеялась. Смех был моим первым звуком, который я издала, став женщиной.

Кто-то зашуршал. Я замерла. Я стояла у озера, к которому выходил дом моего господина. Я подняла голову и посмотрела: Йошифуджи стоял на веранде, почти скрытый в тени. Будь я лисой, я бы заметила его сразу. Я смотрела на него, а он — на меня. Теперь я была женщиной. Чего мне было бояться? Осторожно (мое новое тело было слишком большим, неповоротливым) я встала на ноги. Меня осветила луна. Я поняла, что обнажена. И я ждала, когда он увидит меня, выйдет в росистую ночь под свет луны и спарится со мной.

Он только рассмеялся.

— Светлые ночи, маленькая лисичка, делают беспокойными и людей, и животных.

Он видел меня, но для него я все еще была лисой. Я всхлипнула. Это был мой второй звук.