Получилось как раз то, чего он хотел добиться. Черкешенка растерянно замолкла, в жизни никто не смел на неё так орать. Девочки дружно пискнули и столкнулись, пытаясь полностью укрыться за надёжной, как они считали, маминой спиной.

– Боря, переводи поточнее, не вздумай смягчать сказанное мной, – повернулся Аркадий к джуре и, обернувшись уже к пленной, глядя в её испуганные глаза, медленно произнося слова, делая паузы для перевода, начал свой монолог: – Рабы в нашем мире приравниваются к говорящей скотине. Ты – рабыня и должна об этом всё время помнить, пока живёшь здесь. Со скотиной я не сплю, поэтому ты можешь не опасаться, что тебя кто-нибудь изнасилует, но и открывать пасть без разрешения не смей. Выпорю. В моём доме собаки гавкают только тогда, когда им разрешает хозяин.

Говоря, Аркадий сделал большой шаг и оказался в полуметре от черкешенки, возвышаясь над ней чуть ли не как крепостная башня. Та, чтоб не потерять соприкосновение взглядами, вынуждена была задрать вверх голову. От слов о приравнивании её к скотине мгновенно побледнела, у неё перехватило дыхание, в уголках больших, воистину прекрасных глаз предательски заблестели слёзы. Попаданцу стало жалко бедную и уже явно испуганную женщину, но, вспомнив, с какой наглостью она, рабыня, встретила своего хозяина, он продолжил урок хороших манер. Аркадий опять повернулся к Боре, явно не переживавшему за единоплеменницу. Скорее джура, судя по покрасневшему лицу и блестящим глазам, получал от унижения гордой княгини немалое удовольствие.

– Спроси, поняла ли она, что я ей сказал?

Повернувшись к воспитуемой, он обнаружил, что горянка успела перевести дыхание и уже не смотрит гордо в его глаза, а уткнула взгляд в пол. Девочки, спрятавшиеся за мамой, вели себя тише воды ниже травы. Однако отвечать на заданный вопрос княгиня не спешила. То ли из остатков дурного гонора, то ли из-за испуга, но она молчала. Дать слабину Аркадий себе позволить не мог. Он сжал кулак и, не слишком деликатничая, поднёс его к самому носу черкешенки. Та, невольно отслеживая его перемещение, подняла взгляд вверх. Попаданец буквально впился взглядом в её глаза и, не оборачиваясь к джуре, попросил:

– Боря, повтори ей мой вопрос.

Тот охотно исполнил просьбу командира. Бледнеть дальше было некуда, и так смахивала на Снежную королеву. От услышанного и невозможности изменить ситуацию женщина постарела. Вдруг, мгновенно, лет на двадцать пять, приобретя вид пожилой кавказской тётки, почти старухи. Уже не сдерживаемые слёзы полились ручейками из прекрасных глаз, она кивнула пару раз и что-то невнятное скорее негромко каркнула, чем произнесла. Аркадий и без переводчика понял: дама не имеет ничего против. Во всяком случае, на словах.

Дальше мучить бабу у него не было сил. Он сделал шаг назад и повернулся к возбуждённому джуре.

– Скажи ей, пусть переберётся из дома в пустой флигель…

– Куда?

– Ну, в пустой домик, рядом с тем, в котором вы, джуры, живёте.

– Ааа… летнюю кухню.

– Это летняя кухня? Не знал. Не замечал, кстати, чтоб вы в ней что-нибудь готовили. Впрочем, ладно. Да, в летнюю кухню, крыша там не течёт, будем надеяться, её выкупят ещё до холодов. Ну и поможешь ей перебраться. Только проследи, чтоб она все тюфяки не перетащила, мне тоже на чём-то надо спать. А я пойду выпью, от всяких треволнений душа горит. И, чёрт бы её побрал, гестаповцем себя чувствую.

– Кем-кем?

– Ну, вроде инквизитора.

– Кого?

– Тьфу на тебя! Некогда мне здесь ликбез проводить!

Самочувствие у Аркадия действительно было отвратительным. В это время вписаться полностью он ещё не смог. До сих пор открывал глаза по утрам с надеждой, что сон про семнадцатый век наконец закончится и он проснётся в родном ему технологическом мире. Привычное, естественное для окружающих обращение других в рабство для него означало потерю частички души. Ну ненавидел он работорговлю! Не считал людьми разных уродов, в его времени причастных к этому бизнесу. Попав по собственной дурости в Чечню, без малейших колебаний участвовал в расстреле державшей русских рабов семьи. Всех, стариков и подростков в том числе, чтоб не оставлять живых свидетелей. И никакие мальчики кровавые в глазах после его не мучили. Теперь же мало того, что участвовал в чисто пиратском налёте, сколь угодно обоснованном, но с массовыми убийствами и обращением в рабство. Так и сам утащил в неволю бабу с детьми. Ему захотелось всё крушить, выть волком и… ещё чего-нибудь подобного.

«Господи, если ты есть, как же ты терпишь весь этот беспредел? И кто же ты после этого?»

Глянув на растерявшегося джуру, устыдился.

«Нельзя своих тараканов из головы вываливать на окружающих. Парень здесь ни при чём».

– Нехорошим человеком я себя ощущаю. Не люблю женщин мучить, знал бы, что так себя буду чувствовать, и начинать бы не стал.

– Да она сама…

– Знаю, что она сука поганая, а всё равно… нехорошо. Да у вас в дворянском кодексе наверняка что-то о поведении с женщинами есть… в общем, помоги ей, переводить то, что я сейчас сказал, не надо, пусть и дальше меня боится. А я пошёл в харчевню, если сейчас не выпью – чокнусь.

Похмельно-прогрессорская

Азов, страдник 7146 года от с.м. (Двое с половиной суток спустя)

Вторая попытка похмелиться закончилась так же, как и первая, неудачно. Выпитое немедленно… нет, не попросилось обратно, а самозвано вылетело с немалым ускорением, будто Аркадий претендовал на место статуи в Петродворце. Хотя представить архитектора, пожелавшего устанавливать статую рыгающего донского казака… трудно. Не говоря о том, что статуи чистые, красивые, а попаданец на данный момент был грязным, вонючим и вряд ли мог порадовать чей-нибудь взгляд.

От одной мысли о третьей попытке Аркадия вывернуло наизнанку ещё раз, хотя желудок был пуст давно. Даже желудочный сок он уже успел извергнуть наружу.

«Интересно, в своём времени я напивался до усирачки… ой… – попаданец немедленно проверил состояние своих штанов. Они пестрели пятнами от разнообразной снеди (надо же, я не только горилку лакал, но и закусывал, вряд ли всё мимо рта проходило, а рыгать нечем), уличной грязью, но изнутри были сухи. – Слава богу, не усрался. Так о чём это я?.. – мысли в его голове двигались медленно и извилисто, но наконец он смог вернуться к прерванному размышлению. – Так в родном мире я напивался очень редко, а пьянки на несколько дней случались у меня раз в два-три, если не три-четыре года. А здесь нажираюсь в стельку регулярно. Хотя питьё большей частью – редкостная гадость. Интересно, почему? Ведь место в новой жизни я нашёл получше, чем занимал в старой. Есть уважение со стороны окружающих, важное… нет, невероятно нужное для моего народа дело. Надёжные друзья также имеются. В чём же дело? Надо будет поразмышлять на эту тему. Но потом, сейчас мои мозги на серьёзную работу не способны. Решено: больше пробовать похмеляться не буду, а пойду к реке и хорошенько ополоснусь. Грязь смою и, глядишь, получше чувствовать себя буду».