Кошки в стране рыбных ресторанов выглядели до смерти запуганными и подозрительно истощенными. И – ни одного насекомого.

Пройдем набережную до конца?

И пошагали – мимо поющих «индейцев Амазонии», убедительно похожих на молдаван, в пернатых головных уборах российского триколора, в замшевых нарядах, пошитых из бахромистых скатертей, – индейцы дудели-гукали в плотики, связанные из бамбуковых бревнышек, и продавали луки, топоры и СD.

Шли мимо вывезенной на вечернюю смену инвалидной коляски – нищий демонстрировал загорелые обрубки ног, фото семьи с восемью детьми и побирался по-русски – подготовился!

Мимо самодеятельных представлений – жирный факир в кожаной жилетке засовывал факелы в рот и боязливо, как вернувшийся посреди ночи муж на скрипучие пружины под обманутый бок как на минное поле, прилегал усыпанной родинками голой спиной на битое бутылочное стекло морского цвета – бутылочные донца с хищными, зубастыми краями он предварительно выбросил из общей россыпи.

Из корзины факир доставал змей, накручивал на шею, подставлял губы под пляшущий змеиный язычок. Одна кобра никак не хотела подниматься, расправлять капюшон и двигаться вообще. Лежала, как электрокабель.

Сын заметил:

– Кобра зависла.

Мимо бесконечных баров, и из каждого текли сладковатые аккордеонные местно-народные песенки, и в каждом посреди зала сидел морщинистый старик в шляпе и значительно молчал. В последнем баре играл на гитаре негр в майке португальской сборной, плясал бездомный (вряд ли и здесь их называют «бомжи»), скромно придерживая за талию воображаемую спутницу, и два татуировщика караулили клиентов; дальше после пары жилых домов, заборов и помойки кончилась брусчатка, кончились отели со светящимися на лбах или макушках трех-, четырех-, пятизвездными именами, пропали пляжные зонтики-тюбетейки с растрепанной, провисшей соломой, дальше открылась честная, сухая земля, поросшая колючими космами, и низкорослые сосны с кронами, зачесанными заветренным дыбом, кренящиеся назад – от океана к земле; здесь не находилось тропинок, здесь неприветливые люди ужинали возле домиков на колесах и раскладывали спальники возле костров – сын разулся и побежал к воде подбирать ракушки, я остался на холме: вот здесь океан не сдерживали буны, сложенные из бетонных блоков, не подавляли горы – плоско и огромно океан катил на берег пенистые валы, полируя песок до гладкости гранитной плиты, оставляя клоки водорослей, похожие на комки спутанной пряжи. Песок за день из желтого превращался в рыжий, коричневый, оранжевый и вот теперь – темно-зеленый. Здесь океан был равен земле, что могла противопоставить земля? – только разнообразие, свое разнообразие, а в постоянстве, одинаковости океана была мощь уравнения, сглаживания всего: катил и катил свои катки, волны, здесь была видна пожирающая работа времени, крышка механизма приоткрыта, слева и справа океан ограничивала только дымка.

Я думал: возраст меня опередил. Пора хоть кем-то становиться, отцом, что ли, укореняться и просто жить, готовясь к смерти, если нет счастья не думать о ней. Не видно чаек. А вот ласточки ныряли над головой.

Ночью почему-то проснулся. Безмолвный отель – ночное животное – открыл поры, расстегнулся, стал посвободней и задышал, освободившись от дневного служебного гнета, я слушал – шумят водопроводные течения, поскрипывают двери, булькающим полосканием горла будит телефон в подвале или на чердаке украинку-уборщицу, ветер скользит вдоль тросов по шахтам лифтов, застонала женщина, и я услышал, словно дошли сотрясениями, толчки тела в нее, потряхивающие кровать, раз, два… На «десять» всё стихло, я подумал: парень, видно, как и я, читал на ресепшен бесплатную газету для русских Пиренейского полуострова, где написали, что для достижения оргазма женщине вполне хватает сорока семи секунд, включая прелюдию и гигиенические процедуры, а одновременно достигаемый оргазм – это выдумки феминисток.

Встал и укрыл сбросившего одеяло сына – всё, что могу сделать для него. Еще – накормить. Я сидел во тьме на краю земли и перебирал: что еще могу? Чтобы не думать страшного: нужен ли я этому мальчику? Кроме денег, конечно. Да и то…

В Лиссабоне за три часа до матча в автобус вынужденно, как на плаху, проживая каждый шаг, поднялась коротко остриженная гид с внешностью многолетней бодрящейся вдовы из южноамериканского сериала, из тех женщин, что под натиском возраста уже теряют пол, оставляют его за ненадобностью дома в морозилке. Красные и синие бейсболки, бицепсы, золотые цепи и покрасневшие от солнца и водки серьезные лица людей, жаждавших порвать испанскую сборную, она оглядела с близорукой неуверенностью, словно сопровождала до этого только группы православных паломников, и поискала опоры в привычном:

– Добро пожаловать в Лиссабон!

Автобус промолчал. Потом кто-то объявил решение:

– Хорошая баба. Возьмем с собой на стадион.

Гид поспешно отвернулась и вгляделась за лобовое автобусное стекло, озираясь по сторонам, – сегодня что-то пугало ее в привычных картинах португальской столицы.

И наконец решилась:

– В данную минуту мы проезжаем площадь Фигейру!

– Офигейру!!!

Посреди злорадного, безумного хохота гид что-то пыталась еще говорить, то улыбалась (дескать, и ей смешно, непонятно, но смешно), то пыталась перекричать, но сдалась и долго молчала, выжидая следующего шанса – вот:

– Вот, обратите внимание! Проезжаем по мосту имени Двадцать пятого апреля над рекой Тежу, которая имеет – ГРАНДИОЗНУЮ – протяженность!

– Какую?

– Триста километров!

На задних сиденьях кто-то презрительно сплюнул на пол.

Сидевший перед нами лысый врач из Перми в очках с круглыми правдоискательскими или садистскими стеклышками приподнялся:

– А-а что за рыба здесь водится?

Гид коротко переговорила с суровым водителем, он прислушивался, переспрашивал, подымал седые брови, пожимал плечами, щупал мочку правого уха свободной от руления рукой, сам себе удивляясь, будто случайно обнаружил, что не может припомнить адреса или имени внука, который на самом-то деле назубок должен знать, и сообщила:

– Хек. Есть такая рыба? – И с некоторым сомнением добавила: – Ставрида.

– А подлещик?! – и убедившись, что ответа нет, врач победоносно опустился на свое место, ответив на пару поздравляющих рукопожатий.

– А вот, смотрите, на горе – памятник Христу. В мире таких всего два. Второй – в Бразилии.

– И в Анголе, – мрачно поправил ее пожилой усатый болельщик в рогатой шапке викинга с двумя толстыми девичьими косами.

– Правда? А вы там… Путешествовали?

– Я там воевал.

Гид поднесла микрофон ближе к высохшим губам:

– Чуть расскажу о городе. Так откуда взялся петух как символ Португалии? Сначала, в древности, эта птица, петух, стала символом только одного столичного района, где произошло чудо. Чудесный случай, – она торжествующе подняла указательный палец и предупредила: – Сейчас я вас посмешу! В этом районе к судье привели человека, приговоренного к смерти…