– Хорош ударчик… – только и нашелся прокомментировать Крапивницкий.

– Фонарик сюда быстро! Что с Талатёнковым?… Где Лещенко? Леща искать!.. – отрывисто командовал Аникин, одним своим голосом утихомиривая поднявшуюся в доме неразбериху.

Сперва посветили на Телка. Талатёнков, хрипя и откашливаясь, уже попытался сесть. Пока он не мог говорить и только отмахивался рукой. Похоже, Егор был в порядке.

– Ничего себе, товарищ лейтенант, вы кабана завалили… – тихо присвистнул Крапива, в свете фонаря отворачивая от стены тяжелое тело. – Ого, да он весь пятнистый! Чистый леопард!

Теперь стало окончательно ясно, что это был немец. Да непростой. Еще под Бродами Аникин и его бойцы насмотрелись на эсэсовцев, разодетых в новую униформу небывалого защитного цвета. На этом была такая же теплая зимняя куртка. Аникин отвернул ворот. Так и есть: на левом лацкане кителя белели две, похожие на молнии буквы «SS».

– То-то, смотрю, гад накинулся на Телка, как на кролика… – весело произнес Караваев.

– Отставить шутки… – тревожно одернул его Андрей.

Не хватало еще им тепленькими угодить в лапы эсэсовцев. В этот момент скрипнула дверь маленькой комнатки, и на пороге появился Лещенко. Он на ходу оправлял гимнастерку. Следом попыталась выйти хозяйка. Она была в одной ночной рубашке и накинутом поверх пуховом платке. Лещенко бесцеремонно толкнул ее обратно в комнату. Она молча подчинилась.

– Ты где должен был быть? – с ходу вопросом встретил его Аникин. Лещенко виновато потупив лицо в пол, молчал.

– Ты приказ слышал, гнида? Не трогать… – опять спросил его Андрей.

– Так она сама, товарищ ко… – начал Лещ.

Но Андрей не дал ему договорить. Той же правой, которая еще зудела от втиснутого в черепную коробку хряща переносицы, Аникин хлестко ударил Леща снизу по скуле. На миг тело бойца, следуя инерции полученного удара, оторвалось от половых досок. По дугообразной траектории он грохнулся оземь и протер гимнастеркой пол до самой комнатки.

Тут же забыв о нем, Аникин вернулся к Талатёнкову:

– Ну, как ты, Егор? – спросил он.

– В порядке… – ответил Телок вполне спокойным голосом. Ему стали помогать подняться, но он отверг поддержку. – Да не надо, говорю… Я сам. Вот гад…

– Как это случилось-то? – спросил его Аникин.

– Да так… – возбужденно проговорил Егор. Видно было, что он еще не остыл после схватки. – Слышу, значит, стучит. Тихонько так… Я еще во сне дятла увидел. Прям вижу, будто он на березе сидит и башкой своей в бересту долбает. А вокруг весна такая!..

– Телок!..

– Ну так вот… – спохватился Талатёнков. – Понял, что никакой это не сон. Действительно, кто-то стучит. Поднимаюсь, оглядываюсь, а все храпят, как сурки. Я даже подумал: это наверняка кто из наших, кто на часах стоит. Вышел, мол, на улицу разведать, что да как, а ему изнутри дверь закрыли.

– Да кто ж закроет-то? – возмущенно спросил Крапива.

– Да я ж говорю: не сообразил спросонья… – оправдываясь, крикнул Талатёнков.

– Ну, дальше, дальше что… – торопил его Андрей.

– Ну вот… – продолжил Телок. – Подхожу, значит, к двери, причем так, не особо шифруясь. А этот гад, видать, услышал шаги мои и говорит что-то на своем тарабарском. Только не по-немецки. Видать, по-венгерски…

– Он же не для тебя старался, Телок… – давясь от смеха, запричитал Караваев. – Он-то думал, что ему хозяйка откроет.

– Точно, гад, до хозяйки наведался… – будто только сейчас озарило Талатёнкова. – Я еще сразу подумал: чего она нам открыла так шустро и не спросила, кто пришел. Она, видать, хахаля своего ждала – вот этого борова эсэсовского… Ну, короче, я резко дверь открыл, хвать его за грудки и – в хату втаскиваю. Я еще сразу почувствовал, какой он кабан. Так и знал, что хлопот с ним не оберусь…

– Не дрейфь, Телок, все уже позади… – успокоил его Крапивницкий.

Немец стал приходить в себя. Он что-то забормотал, поворачиваясь на свет фонаря залитым кровью лицом.

– Шевелится… – облегченно вздохнул Крапивницкий. – А то я уж подумал, что вы ему переносицу в мозг вогнали, товарищ лейтенант.

– Это нежелательно… – выдохнул Аникин. – Нам еще надо из него какую-нибудь информацию вытряхнуть… Ух, и повезло же нам. Хорошо, что он один приперся. А если б не один? Уходим, все уходим отсюда… Эту тушу берем с собой. Что там, Лещенко, жив?

– Жив… – глухо пробормотал из самого темного угла комнаты снайпер.

– Винтовку не забудь… Казанова… – подначил его напоследок командир.

К церкви бойцы Аникина пробрались еще засветло. Безлюдные улочки были засыпаны нетронутым снегом. На дверях храма висел замок. Обойдя большое каменное здание, нашли небольшую заднюю дверь. Ее пришлось открывать с помощью приклада.

Штрафники, поднявшись по ступеням, попали в чистенький коридорчик, из которого в разные стороны вели три двери. Эсэсовца в коридор втащили первым. За ним по очереди нырнула внутрь вся остальная группа. Проверив боковые двери, группа просочилась в большую комнату, всю уставленную церковной утварью. Оттуда вела дверь в огромный зал. Он был украшен статуями святых и весь уставлен скамейками.

– Смотри-ка, у них тут сидя молятся… – с нескрываемым любопытством огляделся вокруг Лещенко.

– На кой черт мы тащим этот мешок с дерьмом… – зло ругался Крапива. – Он тяжеленный, как годовалый бык.

– Он сейчас задохнется… – сочувственно заметил Караваев. – Ты так туго забил в его глотку кляп, что у него глаза на лоб выпучились…

– Еще бы, товарищ лейтенант ему нос сломал, а ртом он дышать не может… – догадливо заметил Талатёнков.

– Лещенко, Крапивницкий, осмотреть помещение… – приказал Андрей. – А ты, Телок, вытащи у него кляп изо рта. Видать, на морозе фашист окончательно очухался…

Талатёнков с картинной брезгливостью, двумя пальцами, выдернул кусок окровавленной скатерти изо рта пленного. Несколько секунд эсэсовец жадно дышал, вернее, сипел. Потом он в испуге стал быстро-быстро озираться, по-собачьи заглядывая в лица сидевших над ним бойцов.

Подняв связанные руки к лицу, эсэсовец попытался вытереть нос, но вскрикнул от боли и вдруг заплакал навзрыд, заливая кровавыми соплями воротник своего кителя.

– Ну ты, хорош нюнить, мы тебя без мучений шлепнем… – добродушно проговорил ему Талатёнков, попутно пнув носком сапога в бок.

От этого фашист заревел, как малое дитя. Он давился от слез и страха, стараясь хоть как-то утихомирить свои рыдания.

– Да чего ты его успокаиваешь, он все равно ни хрена не понимает… – сплюнув возле эсэсовца, сказал Талатёнкову Караваев.