Солнце уже разбрасывало огненные дорожки с правого борта драккара, а земли все не было видно. Шеппарь мало помалу раскаивался в утренней лихости и забирал все больше к западу. И вскоре вокруг опять замелькали мелкие островки, больше похожие на притопленные камни. На ночлег устроились на полуострове, который почему-то назывался Былинным Островом,[140]если Волькша правильно истолковал его название.

Следующая ночь застала драккар Хрольфа в местечке с очень смешным названием Зеленая Куча,[141]что на острове Ёланд, вдоль которого он плыл при попутном ветре почти весь день. Это были уже даннские земли. Точно так же как и неприветливый остров Борнхольм, где свеи провели третью ночь своего плавания. Неприветливым Хрольф назвал его потому, что на всем протяжении его северо-восточного берега невозможно было найти ни одной сколько-нибудь укромной шхеры. Не то, чтобы каменистый берег был мало пригоден для высадки, но любая буря могла здесь расколотить драккар в щепки. Подходящий залив нашелся, когда уже и не ждали. А рядом был бонд человека, который в шутку называл себя Хитрилой.[142]В чем состояла его хитрость Волькша так и не понял. Лучше бы ему назваться Рубахой Парнем или Веселым Пропойцей, поскольку он накормил и напоил Хрольфов манскап от пуза, а взял за это всего четверть кроны.

– Завтра будем на Волине, – сказал шеппарь Волкану: – Только к твоей Винете по Одерским протокам мы не пойдем. Высадим тебя на северном берегу как раз напротив. Ногами дотопаешь. Со следующим закатом вернемся в то же место. Не появишься до захода солнца, сам виноват.

Эти слова Волькша уже слышал на Бирке. Было, конечно, неприятно от того, что Хрольф не поменял своего решения и намерен слово в слово отработать новые сапоги. Но что с него взять, с варяга? Его сердце давно просолилось так, что его ничем не проймешь.

В эту ночь Волкан почти не спал. Он ворошил в голове все, что хоть как-то могло пригодиться ему на Волине. Но, если уж за четыре дня ничего дельного не придумалось, то, видно, поступать придется по Мокшиной прихоти. А она – баба лукавая и прихотливая.

Под утро венед все же покорился Дрёме, и та отвела его обратно на Ладожку и дальше к дому Кайи. Олоньская охотница была так рада его приходу, что вместо того, чтобы спуститься по лестнице, спрыгнула вниз от дверей своего дома. Она опускалась на землю медленно, точно пушистое семечко одуванчика. Ее широкое платье раздулось, обнажив налитые бедра, упругий живот с клинышком золотистого кучерявого меха внизу. В следующее мгновение они уже стояли на берегу реки. Подстреленный селезень медленно уплывал по течению. Кайя загадочно улыбнулась и одним движением разделась догола. Соски ее налитых грудей набухли. Она провела по ним руками и двинулась к реке, но вместо того, чтобы погрузиться в воду, пошла по ней как посуху. Волькша, ощущая во всем теле дрожь неуемного томления, пошел за ней следом. Девушка наклонилась, доставая утку из воды, ее перси колыхнулись, но косы цвета весеннего одуванчика прикрыли их. Нога Волькши коснулась воды. Та оказалась тверда, как лед. Он сделал шаг навстречу Кайе. Она игриво отбросила косу, погладив при этом грудь. Но тут хлябь разверзлась, и Волькша провалился в воду. Острый холод мгновенно проник сквозь одежду…

– Варг! Вставай! Еду проспишь! – хохотал Ёрн, брызгая Годиновичу воду в лицо: – Ты так чмокал губами во сне, что мы чуть не обгадились от смеха! Что тебе снилось? Небось, девка?

Волкан спросонья был готов вспылить. Ему померещилось, что весь манскап паскудно подглядывал за ним и Кайей. Но, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы наорать на варягов, Годинович опамятовал и отшутился:

– Неей, Ёрн. Какая там девка. Мне сочная кабанятина снилась. Целая нога. Только-только с жаровни.

Свеи сглотнули слюну и понимающе завздохнули. Как ни гостеприимен был Хитрила, но и у него по утру в котле булькала все та же крупяная каша.

Последний день пути был хмур, но почти безветренен. Хрольф обвел драккар вокруг Борнхольма и направил его на юг. Он то и дело прикладывал к глазу кусок какого-то прозрачного камня и крутил головой.

– Что это он делает? – спросил Волькша у седевшего перед ним гребца.

– Ищет Соль на небе, – ответил тот с нескрываемым удивлением. Дескать, как можно этого не знать.

– А как он его ищет? – невозмутимо продолжил расспрашивать Волкан.

Гребец хмыкнул, но все же рассказал ему, как однажды Гулльвейг[143]украла солнце и спрятала за тучами. Ночи сменялись днями, а Соль все не проливал свое тепло на землю. Стало очень холодно. Даже в Асгарде, чертоге Асов, все покрылось льдом. С Иггдрассиля начали опадать листья. И тогда супруга Ньёрда Скади вспомнила, что когда Имир[144]первый и последний раз увидел Соль его глаза разлетелись вдребезги. Страх, охвативший Имира в тот миг, застыл в этих осколках, так что они всегда видят солнце, где бы оно не пряталось. Скади нашла кусок глаза Имира. Асы посмотрели сквозь него на небо и тут же увидели, куда Гулльвейг спрятала Соль. Ньёрд разогнал тучи и опять стало тепло.

– Всякий шеппарь должен иметь глаз Имира, иначе в хмурый день он не сможет найти дорогу, – закончил свою повесть гребец и, оглянувшись, бросил на Волькшу многозначительный взгляд.

– Это очень мудро, – потешил Волкан его варяжскую гордыню. Хоть на какое-то время эта былица отвлекла его от мрачных мыслей.

Но стоило Годиновичу остаться один на один со своими раздумьями, как день показался ему еще серее. И не было у него осколка Имирова глаза, чтобы увидеть за тучами солнце…

И все же в последний миг сердце Хрольфа дрогнуло. Когда венедский парнишка уже спрыгивал с драккара в прибойную волну, шеппарь отворил свой сундук и достал оттуда видавший виды боевой топор и потрепанный щит.

– Не гоже руси идти в чужие места безоружному, точно последний фольк, – сказал он, протягивая Волкану оружие.