девушка по имени Лена, ободряюще сказала, что через два часа доцент освободится, и больше лекций у него нет. У меня было сильное желание предъявить свое удостоверение и прервать выставку экспонатов, тем более что беседа, скорее всего бы, не затянулась. Но успокоившись и поразмыслив, я не стал этого делать. Бек не единственный, с кем я хотел пообщаться, изменим порядок встреч вот и все. Наказав Лене, чтобы Бека никуда не отпускали, я отправился в Южно-Уральск…

В самолете я просмотрел анкету. Лай был единственным сыном Беатрисы Лай, француженки второй волны эмиграции. Об отце никаких данных. Мать работала преподавательницей на курсах французского языка, умерла, когда мальчику было тринадцать лет. Причина смерти – менингит. Детдом, где рос Лай, расформировали три года назад. Учителей и воспитателей судьба, а точнее министерство, раскидало по области. Я решил не гоняться за стаей зайцев, а отправиться туда, где Лай работал после школы, а именно в разгрузочную бригаду номер два железнодорожной станции, и побеседовать с рабочими. Тут меня ждало еще одно разочарование.

– Текучка, – пожала плечами женщина в отделе кадров. – Редко кто видит нашу профессию своим призванием. Поработают год-два, от силы пять, и уходят. Я могу дать фамилии, адреса…

С таким же успехом я мог искать учителей. Не везло мне сегодня. Уже десять часов, время текло сквозь пальцы. Что же делать, звонить Варежкину, чтобы искали людей? Мне позарез нужно было поговорить с кем-то из прошлой жизни Франса, потом сопоставить с мнением человека из его настоящего и от этих проекций рисовать портрет… На всякий случай я попросил личное дело Лая и просмотрел его. Ничего особенного. Анкетные данные, свидетельство об окончании курсов, свидетельство о присвоении второго разряда, свидетельство о присвоении первого разряда, медицинская справка, профсоюзная карточка… Здесь я наткнулся на документ, который меня заинтересовал. Некая Барбара Чернецкая сообщала, что рабочий первой категории Франс Лай нарушает распорядок об отдыхе, а именно: не спит два отрывка по шесть часов, положенные Трудовым Кодексом, статья семнадцать, пункт первый. Я показал справку заведующей.

– Обычное дело, – пожала она плечами. – Наше дело, чтобы люди работали, их – чтобы не перерабатывали. Хотя нарушение сна – это редкий случай… – она застучала клавишами компьютера. – Ага, все понятно. Ваш подопечный в две смены работал. А если человек работает две смены – тут все строго: одиннадцать с половиной часов работа, полчаса на еду, обязательно завтрак, обед в нашей столовой усиленного питания, а после работы сон. По-другому и быть не может, организм не выдержит, либо себя, либо технику угробит.

– А когда же личная жизнь?

– Некогда. Разрешается только есть и спать. Да не беспокойтесь, на двух сменах люди работают максимум несколько месяцев, больше не выдерживают.

– А сколько работал Лай?

Она посмотрела на экран и слегка ошарашенно сказала:

– Почти восемь. Нет, – торопливо добавила женщина, – я не шучу, это редкость. Люди здорово в таком режиме выматываются. Поэтому профсоюзники двусменников строго проверяют. Ну а Лай, получается, нарушал. За такое ему могли запросто запретить работать в две смены.

– И чем все закончилось в данном случае?

– Ничем, он продолжил работать в две смены.

Я просмотрел дело дальше. Так, вот вторая жалоба инспектора Барбары и на ней резолюция старшего инспектора Анастасии Ярославны Филимоновой: … Проведена проверка… считать, что рабочий первой категории Франс Лай уяснил требования профсоюза, никаких взыскательных мер не предпринимать… Любопытно. Несмотря на несогласие инспектора профсоюза, ее начальница Лая выгораживает…

– Подозрительный случай, – словно читает мои мысли собеседница. – Обычно они двусменников очень строго карают. Ведь случись что, с них первых спросят.

Да, нужно мне побеседовать со старшим инспектором профсоюза Анастасией Ярославной Филимоновой, а возможно, и с инспектором Чернецкой.

Маленькое желтое здание профсоюза стояло через дорогу от здания отдела кадров, а Анастасия Ярославна была на работе и не занята. На вид ей было лет пятьдесят пять-шестьдесят, лицо в морщинах. Тем не менее я сделал вывод, что в молодости Настя Филимонова была не из последних красавиц. Статная фигура, правильные, но в то же время волевые, черты лица; невольно вспоминаются некрасовские конь и изба. Я представился, женщина заметно напряглась, и показал фотографию Лая.

– Вам знаком этот человек?

Она взяла карточку, поджала губы, собираясь сказать нет, но вдруг поднесла левую ладонь к глазам, словно пытаясь поймать ускользающее воспоминание.

– Это не… тот мальчик с французским именем… Франс?

– Да, это Франс Лай.

– Как он быстро изменился, прошло лет пять, не больше. Бородка эта.

– Расскажите, как вы познакомились?

Анастасия Ярославна положила карточку на стол и пристально посмотрела мне в глаза.

– Олег Ефремович, вы хотите знать, как я нарушила свой долг?

Не скрою, мне потребовалось некоторое усилие, чтобы не отвести глаза.

– Почему вы так считаете?

– Давайте подумаем. Я виделась с юношей один раз, тот самый. Впоследствии мы не общались, если не считать поздравительной открытки, что он прислал года четыре назад. Что же было во время этой встречи? Я разрешила ему работать вопреки Кодексу. Все верно?

– Все, да не все. Сам факт вашего нарушения меня мало интересует. Сделаем так, расскажите мне подробно о той встрече, а я отсею плевелы и оставлю семена.

Она нахмурила брови, сосредотачиваясь.

– Ну что ж, жалобы Чернецкой вы читали?

– Да.

– Когда Барбара написала вторую жалобу, я была обязана принять решение. По большому счету это была уже формальность, двусменник должен спать десять часов, а если он не соблюдает режим, мы переводим его на одну смену приказом, вот и все. Но по закону я должна была проверить все сама. Пришла я в общежитие в девять вечера, то есть он уже час как должен спать. Стучусь в дверь. Открывает мальчишка, высокий, худой, с красными глазами. На столе горит лампа, рядом стоит открытый компьютер, на экране текст. Я вхожу, начинаю читать мораль. Мальчишка все это слушает, не возражает. Я выговорилась, замолчала, молчит и он. Помолчали мы так минут пять, потом я спрашиваю, что читаешь? Тут он оживляется и начинает рассказывать, что ему в этом году поступать в институт, что он готовится на исторический факультет. Зачем же ты, говорю, в две смены работаешь, когда в одну больше времени остается, вот и готовился бы. Он опять объясняет, что ему нужно денег накопить на учебу, ведь учиться целых шесть лет. Показал мне свои расчеты, будущие расходы. Разговорились мы. Сирота он, в детдоме воспитывался. Учиться очень хотел, глаза загорались, когда об институте говорил. Жалко мне его стало. Говорю: не могу я тебе разрешить так жить. Либо вторую