Алина ведь хотела братика и даже однажды писала письмо деду Морозу. Конечно, когда была маленькой и ещё верила, что дед Мороз настоящий. Теперь-то она знает правду – подарки под ёлку клал папа…

Но этот брат… он хочет забрать у неё папу.

Насовсем.

Он сказал, что папа бросит её и будет жить с ним и его мамой.

Как у Ленки Шустиной…

А значит, теперь её мама будет плакать ночью и курить вонючие сигареты…

Вот Алина и разозлилась. И сделала так, как учила тётушка Милли. Дала ему в глаз…

Точно! Тётушка Милли!

Она всегда знает, что делать. Она добрая и весёлая. И ещё даёт советы.

Алина убрала подушку и прислушалась. Глухие голоса доносились снизу. Значит, ушли на кухню.

Она выбралась из-под одеяла и достала из рюкзачка телефон.

Милена ответила после второго гудка:

– Привет, малявка, как дела? Давненько ты не звонила тётушке Милли.

Алина улыбнулась.

Милена была старше совсем ненамного и сама ещё училась в школе. Но разговаривала с племянницей так, как будто была старой мудрой тётушкой.

Им обеим нравилась эта игра.

Алина почувствовала, как отпускает тяжесть, сковавшая грудь, как становится легче дышать. Она выплеснула всё, что накопилось в её маленькой измученной душе. Рассказала, как папа целовался с тётей Сашей, про нового брата, про фингал, даже про плохие слова, которые она слышала от мамы и повторила, а теперь очень-очень сожалеет и не знает, что делать.

Но самое главное, она рассказала о том, как боится, что папа бросит их с мамой. А мама злится и обязательно будет курить.

После разговора стало намного легче. Тётушка Милли обещала приехать, и вместе они придумают, как быть. А ещё сказала извиниться. И что тётя Саша вовсе не плохая. Оказывается, Милена знала её ещё давно, в детстве.

И напоследок велела ждать и не делать глупостей.

Алина даже разрыдалась от облегчения. Всё перестало видеться таким безнадёжным, как было ещё полчаса назад.

В дверь постучали. Алина испуганно вскинулась и вытерла мокрые щёки. Но скрыть следы слёз она бы никак не смогла.

Вошёл папа.

Он пытался смотреть строго, но вид при этом у него был виноватый.

Алина снова шмыгнула носом и бросилась к отцу на шею.

– Папа, папочка родненький. Пожалуйста, не бросай меня! Пожалуйста, прости. Я больше не буду драться и плохие слова больше не буду говорить. Правда-правда.

Она говорила невнятно, сквозь всхлипы, захлёбываясь слезами.

Папа подхватил её на руки, прижал крепко. Алина обхватила его за шею и положила голову на плечо. Воротник рубашки быстро намок от слёз, но ни он, ни она этого не замечали.

Папа сел на кровать, продолжая держать её на руках, и говорил, как сильно её любит, что никогда не бросит. Как бы дальше ни сложилось у него с мамой, Алина всегда будет его маленькой любимой девочкой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она так и уснула у него на плече, вдоволь наплакавшись. Высказав всё, что накопилось.

Они всегда были близки с дочерью. В отличие от жены.

Ярослав любил Алину, баловал её. Радовался её первым шагам, первым словам. Наблюдал за формированием её характера. Он был её другом, терпеливо отвечал на тысячи вопросов, посещал все утренники и выступления. Даже на родительских собраниях он был чаще жены.

Кристина часто ревновала его к дочери, утверждая, что Логинов любит только Алину, да ещё Герду, ей же нет места в его сердце. Это было правдой.

Но когда-то Ярослав старался изменить своё отношение. Он надеялся, если не полюбить Кристину, то принять её.

У него не получилось.

Может быть, потому, что она никогда не была Сашей. И никогда не станет ею…

Ярослав уложил дочь на кровать, укрыл махровой простынкой и долго сидел рядом, продолжая гладить по волосам правой рукой. Левую Алина держала своей маленькой ладошкой, словно и во сне боялась, что папа её бросит.

И как же он умудрился так сильно всё запутать?

Вечером Ярослав позвонил Саше. Просто хотелось услышать её голос, но вопрос вырвался сам собой.

– Можно я приеду? – помня, что случилось днём, особо и не рассчитывал на согласие.

Но она даже не думала, просто выдохнула:

– Приезжай.

И он тоже не думал. Шепнул приподнявшей голову Герде:

– Я вернусь, – и выскочил в ночь.

Сашка стояла у ворот, придерживая у ворота лёгкий халатик. Он начал целовать её ещё там, не в силах дождаться, пока за ними закроется дверь дома.

– Где Тёма? – спросил он между поцелуями, на доли секунды отрываясь от её кожи, пахнущей цветущим садом.

– Спит, – то ли слово, то ли стон.

– А твой жених? – вдруг вспомнил Ярослав.

– Он уехал… насовсем…

– Пойдём наверх, и тихо, а то разбудим сына…

Но до лестницы они так и не добрались. К счастью, в гостиной стоял большой удобный и мягкий диван. Впрочем, и сам Ярослав, и Саша вряд ли сумели бы описать уровень его мягкости или текстуру. Они смогли бы сказать только – диван был.

А ещё была нежность и поцелуи, много поцелуев. А ещё лёгкие касания – кожа к коже. Его руки, его губы, колючая щетина – повсюду. А потом ослепительное счастье. И ещё больше нежности…

– Прости меня, я самоуверенный кретин и плохой отец… Это Алинка дала Тёме в глаз… – Ярослав лежал на спине, а Саша у него на груди, слушая ещё частые удары сердца. Их ладони были переплетены, пальцы двигались, поглаживая друг друга, словно исполняли танец. Танец любви.

– Ты не виноват… – вздохнула Сашка. – Да и Алина тоже… Тёмка первый начал…

– Он ударил девочку? – Ярослав даже приподнялся, от удивления и не заметив, что Сашка скатилась с него, и теперь она лежала на спине, а он возвышался над ней.

– Нет, – Барановская нахмурилась, – сказал, что ты бросишь её и будешь жить с нами.