— Все хорошо, Рем. Правда, — прервала я его. Да, я все еще ощущаю его руки на моей груди, сосках, но я знаю, как мне повезло. Я пережила его. Вот что важно. Хотя я все еще хочу поймать его и кастрировать.

Он кивнул.

— Ну да. — Он опустил голову вниз, как будто бы ему нужна была секунда, чтобы собраться с мыслями, а затем снова посмотрел мне в глаза. — Я дам тебе неделю. Больше всего на свете я хочу заботиться о тебе, чтобы ты была вся моей, но тебе нужно побыть здесь с друзьями. Пока что. — он легонько провел большим пальцем вперед-назад по моему подбородку. — Доктор сказал, что тебе нужно восемь дней, а затем… кое-что поменяется.

— И что это значит?

— Это значит, что я нужен тебе, и я здесь. Но с другой стороны, я отдаляюсь, чтобы дать тебе время подумать, что тебе нужно. Следующая неделя все изменит.

Я не смогла говорить, потому что, первое — он прижался ближе, и я смогла почувствовать его запах, и второе — потому что я не хотела говорить. Я хотела, чтобы он поцеловал меня.

Но он не стал. Вместо этого его рука опустилась с моего подбородка, и он ушел.

Я проспала около двух дней, и я знала, Рем приходил навестить меня, потому что записка, которую он дал мне в больнице, теперь лежала на ночном столике. Я думала, что медсестра выбросила ее. На третью ночь мне снилось, что он обнимал меня и водил пальцами по волосам. Когда я проснулась, то увидела примятый матрас, и поняла, что это был не сон.

Ночь за ночью я старалась бодрствовать, чтобы увидеть, как он приходит, но я была сонной из-за лекарств и всегда засыпала. Подозреваю, что он спал рядом со мной каждую ночь, но никогда не оставался, а когда я спрашивала его об этом, он едва пожимал плечами и уходил. Он был тихим рядом со мной, и это так не похоже на Рема, а еще это было тем, что мне нужно было от него прямо сейчас. Дистанция. Время восстановиться внутренне так же, как и физически. Я все еще слышала звук срываемой перчатки, но уже все меньше и меньше.

В последние несколько дней Рем с группой проводили целые дни в звукозаписывающей студии, Эмили преподавала в клинике для лошадей, а я проводила каждое мгновение, что не спала, рисуя. Это всегда было моим способом борьбы с эмоциями. Мне хорошо удавалось избегать их, я находила отдушину в рисовании. Так я могла продолжать прятаться за завесой самообладания все оставшееся время.

Порезы на лице заживали, что значило — они чертовски зудели, и я была рада, когда прошел восьмой день, хотя я также настороженно относилась к словам Рема, что все поменяется.

Была середина дня пятницы, когда Мэтт забрал меня для поездки к врачу, чтобы удалить швы. Он волновался об обезболивающих, которые я принимала, и не хотел, чтобы я вела машину сама. Я не стала говорить ему, что перестала принимать обезболивающие несколько дней назад. Я беспокоилась об их взаимодействии с другими препаратами. Мэтт высадил меня, и пока мне удаляли швы, он мог заехать в аптеку и пополнить мои запасы витамина D.

Я выходила от доктора на улицу, в ожидании Мэтта, когда увидела Рема, прислонившегося к своей машине: он стоял, как ни в чем не бывало, руки и колени скрещены — выглядит будто лев лениво ожидающий на своем утесе самку.

И от этого у меня перехватило дыхание. Он был такой расслабленный, и все же, в то же время очень напряженный. Я направилась к нему, покачивая бедрами, и его брови поползли вверх, когда он оглядел меня сверху вниз, а затем уголок его губ пополз вверх, от чего улыбнулась я. Потому что быть свидетелем улыбки Рема — это как дотянуться до солнца.

Когда я остановилась перед ним, он сделал кое-что неожиданное… Рем придержал мой подбородок рукой, затем потянулся вперед и поцеловал шрам на моей щеке, а затем тот, что на лбу.

— Я убью его, если мне только представится шанс. За это. За то, что поднял руки на тебя, — он передвинулся к губам и поцеловал меня, медленно и легко, как нежное касание перышка. — Ты всегда будешь моей красавицей. Ничто никогда не изменит этого. Внутри и снаружи, Кэт.

Он отодвинулся на несколько дюймов, а затем показал мне свою левую руку. Там была бабочка такая же, как на другой руке, но на этой слово «красавица» было расположено поверх рисунка.

— Ты делаешь все уродливое внутри меня красивым, Кэт.

Я уставилась на чернила, кожа все еще красная и воспаленная. Художник запечатлел бабочку в полете, тень трепещущих крыльев сделана так, будто она хлопает крыльями прямо на руке. Большинство витиеватых узоров на крыльях украшены черным и блестяще-синим цветом.

Я посмотрела вверх на него. У меня не было и шанса сказать хоть что-то, поскольку его губы опустились к моим, мягкие и нежные, как перышко, прошлись по моим губам.

Он не делал попыток поцеловать меня с момента нападения. Но это было ни на что не похоже; тот Рем не целовался нежно. Он был страстным, жестким и настойчивым. Он старался быть нежным, когда его губы бродили по моим, сладкие и теплые, но мне нужен он грубый и неумолимый. Мне нужен был Рем, который был Ремом.

— Боже, Рем, поцелуй меня, черт побери.

— Тебе только швы…

— Если ты не поцелуешь меня, как делаешь это, прямо сейчас, я уйду, — это была ложь и, думаю, он знал это.

Он застонал и развернул меня вокруг, я отклонилась назад, пока спина не уперлась в машину. Его рот обрушился на меня жестко, стремительно, утверждающе, и завладевая мной одним махом. Мои руки скользнули вверх по его груди, чтобы ощутить биение его сердца под моими ладонями.

Он на секунду откинулся назад, чтобы посмотреть на меня, затем наклонил голову и его рот снова оказался на моем. Это были две машины, столкнувшиеся, погнувшиеся, потом сломанные, а теперь сплавленные вместе.

Боль отозвалась между ног, когда он прижался ко мне. Я потерлась бедрами о него, и он заворчал, затем скользнул руками вниз по моей спине к попе и приподнял меня так, чтобы я могла обвить своими ногами его.

— Боже, детка. Я скучал по тебе.

Он не позволил мне ответить, и, честно говоря, я хотела прекратить все разговоры и просто целовать его, потому