– Это так, – снова жмется Аингеру. – Я уже говорил вам… Но этим милым людям просто невозможно было отказать.

– Почему? Разве они являются постоянными гостями «Пунта Монпас» и имеют определенные привилегии?

– Нет, они здесь впервые. Во всяком случае, на моей памяти. Честно говоря, я думаю, что и Сан-Себастьян для них в новинку.

– Почему вы так решили?

– Потому что девушка расспрашивала меня о Мирамаре. А еще раньше о Дворце конгрессов Курсааль, где проводится кинофестиваль, и других достопримечательностях. Если бы они бывали у нас раньше, такие вопросы не возникли бы.

В чем-чем, а в логике юнцу не откажешь. И общение Аингеру с русской выглядит теперь чуть более разносторонним, чем казалось инспектору: они успели поболтать о важных пунктах приложения туристических сил, не только о жалобах Кристиана Платта на саксофон.

– А кошки могут свободно разгуливать по отелю?

– Н-не думаю… Я видел их только один раз, когда все трое, включая саксофониста, заселялись в номера.

– Надо полагать, горничные, которые убираются в номерах ежедневно, видели их чаще?

– Скорее всего. Но вам лучше спросить об этом у Лауры и Хайат…

– Хайат?

– Это наша вторая горничная. Они с Лаурой работают посменно. Второй этаж целиком лежит на их плечах.

Ночью все иначе.

Именно об этом думает сейчас инспектор: Аингеру видел ориенталов лишь единожды, следовательно, днем они не выходят из номера. А если и выходят, то в холл гостиницы не спускаются. Но ночью все иначе, ночь – их время, и кошки вольны гулять не только сами по себе, но и там, где им вздумается. Только так можно объяснить их появление на ресепшене в ночь убийства. Или в другие ночи, иначе как бы Виктор Варади узнал об их существовании?

Действительно, как?

– Эти кошачьи консервы стали для вас неожиданностью? – спрашивает Субисаррета.

– В каком смысле?

– Их покупка означает, что Виктор знал о кошках из двадцать седьмого номера. А вы утверждаете, что номер они не покидали.

– Ничего я не утверждаю…

– Тогда как ночной портье мог узнать об ориенталах?

– То, что я их не видел, не означает, что не видели другие… Вот и все. Нашептать о них Виктору могли Лаура или Хайат… Или девчонка, у нее шило в заднице…

– Шило в заднице?

– Она очень общительная, только это я хочу сказать.

– Вот как? Она общалась и с вами?

– Со мной лично – нет. Но она разговаривала с Хайат, я сам видел. И с Лаурой. И кажется, подарила ей какую-то мелочь.

– Какую?

– Спросите у нее.

– Эта Хайат… Она ведь не испанка?

– Нет. Приехала откуда-то с Балкан. Кажется, Лаура перетащила ее с прежнего места работы. Женщина небольшого ума, но дело свое знает. И жалоб на нее не поступало.

Вряд ли женщина небольшого ума так уж досконально разбирается в кошачьих породах. Но и без Аингеру инспектору Субисаррете понятно: о кошках Виктор Варади узнал не из третьих рук. Прошлой ночью они навестили его на ресепшене, хотя в непосредственный контакт с портье не вступали. А было еще несколько ночей, и все они зафиксированы на пленке. Которая рано или поздно будет отсмотрена вся, а пока ему нужно найти Виктора.

«Найти Виктора» – главный лозунг сегодняшнего утра и главная задача на сегодняшний день, все остальное может подождать. Пленка – тоже. Не сейчас, потом.

В этом потом есть известное лукавство, потом похоже на тяжелое лоскутное одеяло, которым Икер укрывался в детстве, прячась от собственных страхов. Надежнее убежища не сыщешь, в нем можно – в относительной безопасности – пережить темноту и дождаться первых лучей солнца. Темнота была кошмаром маленького Икера – не потому, что в ней ничего не было видно, как раз напротив: стоило глазам привыкнуть к темноте, как из нее начинали выползать всякие чудовища и монстры, один за другим. Днем они прятались в самых обычных вещах и предметах: в кресле с накидкой из светлого льна, бабушкином зеркале, книжном шкафу, птичьей клетке, похожей на старинный замок с башенками, – птицы там не водились отродясь.

Именно в клетке и заключалось для Икера главное зло; именно оттуда, из готического замка, тянулись к нему щупальца, раздвоенные языки и костлявые скрюченные пальцы. Как было бы замечательно, если бы взрослые, от которых зависит все в этом мире: дед, бабушка или Иисус, – поселили бы в замке веселого щегла или длинноклювого зимородка. Или в один прекрасный день пришла бы посылка от Девы Марии – с двумя почтовыми голубями. Но вместо этого пришла посылка от матери – с матросским костюмчиком, который оказался Икеру слишком мал. Возможно, он подошел бы по размеру большому попугаю: их Икер не раз видел по телевизору – широкогрудых, с непомерно длинными красно-голубыми хвостами, с лапами-корнями и глазами-бусинами. Даже такая внушительная птица легко уместилась бы в клетке, но…

Это – очень ценная вещь.

Так всегда говорила бабушка. Клетка – старинная, из красного дерева, с позолоченными маленькими качелями внутри, а перекладина на качелях обита темно-красным бархатом. Островерхие башенки украшены крошечными, не потерявшими цвет флажками: на них можно разглядеть звезды, короны, львов, стоящих на задних лапах, и геральдические лилии. Так можно ли отдать такую красоту на откуп глупой птице, которая немедленно загадит ее, испортит, искромсает в щепы безупречно отполированное веками красное дерево?

Икер – не из тех парней, кто устраивает истерики, если какое-то их желание не исполняется немедленно. Он сам, согласно своему детскому разумению, пытался населить замок живыми существами – из тех, что были под рукой: жуками, гусеницами, прохладными лягушками. Но жуки и гусеницы легко просачивались сквозь прутья, а лягушек выгребала бабушка, после чего Икер, сопровождаемый охами и подзатыльниками, отправлялся в угол и громко (так, чтобы было слышно на кухне, где бабушка готовила обед) читал «Pater Noster».

Сто раз кряду.

А иногда и сто пятьдесят. Молитва – единственная вещь, способная выкроить из лоскутков плохого мальчишки матросский костюмчик хорошего: да так ладно, что он не будет морщить и жать в плечах. В этом была свято уверена бабушка, и дед тоже, и Иисус. И почти наверняка Дева Мария, от которой Икер так и не дождался почтовых голубей.

А еще были бабочки и стрекозы.

Но удержать их в клетке было еще сложнее, чем гусениц. Они… исчезали.

А у Икера никогда не хватало терпения дождаться того момента, когда они исчезнут. Всякий раз он давал себе слово не спускать глаз с клетки, но в какой-то момент обязательно отвлекался на ничего не значащий пустяк. Пустяк был явно в сговоре со стрекозами и бабочками, потому что, когда взгляд Икера снова сосредотачивался на позолоченных качелях и темно-красном бархате, никого внутри клетки не оказывалось.