Вечером Кунте было не по себе. Ему даже стало жалко себя, и он вышел из хижины, чтобы прогуляться в одиночестве. Он шел просто так, никуда не направляясь. Ноги сами привели его туда, где вокруг костра сидели малыши из первого кафо, а бабушки рассказывали им сказки. Кунта подошел так, чтобы все слышать, но остаться незамеченным. Он присел на корточки и сделал вид, что рассматривает камень у своих ног. Одна из старух махнула жилистыми руками, выпрыгнула перед малышами и завела рассказ о четырех тысячах храбрых воинов царя Касуна, которые вступили в бой под гром пятисот великих военных барабанов и звуки пятисот рогов, сделанных из слоновьих бивней. В детстве он много раз слышал эту историю. А сейчас смотрел на широко распахнутые глаза Мади, сидящего в первом ряду, и лицо Суваду, находившегося в последнем, и ему было очень грустно.

Кунта со вздохом поднялся и медленно пошел прочь. Никто не заметил его ухода, как не заметил и его появления. У костра, где Ламин со сверстниками твердили стихи из Корана, и у другого, где Бинта с женщинами болтали о мужьях, домашнем хозяйстве, детях, готовке, шитье и прическах, он тоже почувствовал себя чужим. Пройдя мимо, он остановился под раскидистыми ветками баобаба, где вокруг четвертого костра мужчины Джуффуре обсуждали дела деревни и другие важные вопросы. Возле первого костра Кунта чувствовал себя слишком взрослым, а у четвертого почувствовал себя слишком юным. Но идти больше было некуда, и он уселся во внешнем круге – за ровесниками Оморо, которые сидели перед ним, и ровесниками кинтанго, которые устроились у самого огня вместе со старейшинами. И он сразу же услышал:

– Кто-то знает, сколько наших похитили?

Мужчины обсуждали работорговлю – эта тема всегда была главной у мужского костра вот уже больше сотни дождей. Тубобы похищали людей и в цепях отправляли их в царство белых каннибалов за большую воду.

Все замолчали, а потом алимамо сказал:

– Остается только благодарить Аллаха, что теперь людей крадут меньше, чем раньше.

– Нас и осталось меньше! – отрезал разгневанный старейшина.

– Я слушал барабаны и вел подсчеты, – сказал кинтанго. – Каждую новую луну только из нашего болонга похищают от пятидесяти до шестидесяти человек. – Он замолчал, но никто ничего не говорил, поэтому он продолжил: – И это, конечно, не считая тех, кого похищают в глубине лесов и выше по реке.

– Почему мы считаем только тех, кого тубоб похитил? – возмутился арафанг. – Нам нужно считать и сожженные баобабы, где раньше стояли деревни. В огне и сражениях погибает людей больше, чем уводят тубобы!

Мужчины молча смотрели на огонь. Потом заговорил другой старик:

– Тубобы никогда не сделали бы этого без помощи нашего народа. Мандинго, фула, волофы, джола – во всех племенах Гамбии есть предатели. В детстве я видел, как эти предатели избивают себе подобных, чтобы те быстрее шли на корабли тубоба!

– За деньги тубобов мы идем против собственного народа, – вздохнул старейшина Джуффуре. – Алчность и предательство – вот что дали нам тубобы в обмен на похищенных людей!

Мужчины снова замолчали. В костре потрескивали поленья. Затем снова заговорил кинтанго:

– Есть то, что похуже денег тубоба: он лжет – как дышит. Для него ложь – это жизнь. И это дает ему преимущество перед нами.

Через несколько минут заговорил молодой мужчина, чуть старше Кунты:

– Неужели тубобы никогда не изменятся?

– Разве что река потечет вспять, – ответил ему кто-то из старейшин.

Скоро костер превратился в груду дымящихся углей. Мужчины стали подниматься, потягиваться, желать друг другу спокойной ночи и расходиться по хижинам. Но пять молодых мужчин из третьего кафо остались – один присыпал пылью теплую золу всех костров, а остальные, включая Кунту, вышли охранять деревню за высокую бамбуковую изгородь. После столь тяжелого разговора у костра Кунта знал, что ни за что не заснет, но ему не хотелось проводить именно эту ночь вне безопасной родной деревни.

Он прошел через Джуффуре и вышел из ворот, надеясь ничем не выдать своего страха. Кунта помахал приятелям-часовым и пошел вдоль изгороди – мимо больших куч шипастого терновника, скрывающего заостренные колья, – к тенистому укрытию, откуда можно было наблюдать за окрестной равниной, залитой лунным светом. Устроившись поудобнее, он положил копье на колени, обхватил себя руками, чтобы не замерзнуть, и стал всматриваться в ночь. Он чутко выискивал малейшее движение в буше, прислушивался к пению сверчков, посвистыванию ночных птиц, далекому вою гиен и крикам неосторожных животных, которых хищники застали врасплох. Кунта думал о том, что говорили мужчины у костра. Ночь прошла спокойно, и утром он был почти удивлен тем, что его не похитили работорговцы. И внезапно осознал, что за всю ночь ни разу не подумал о собственных проблемах.

Кунте казалось, что он постоянно раздражает Бинту. Нет, она ничего ему не говорила, но это читалось в ее взгляде, слышалось в тоне голоса… Кунта чувствовал, что ей что-то в нем не нравится. Хуже всего стало тогда, когда он украсил свою хижину тем, что выбрал для себя сам, без ее помощи. Как-то утром Бинта пришла подать ему завтрак – и чуть не обварила горячим кускусом, когда увидела на нем первое дундико, сшитое не ее руками. Кунта отдал за это дундико выделанную шкуру гиены. Теперь он разозлился и не стал ничего объяснять, хотя чувствовал, что мать обиделась.

С того утра он понял, что, принося ему еду, Бинта внимательно осматривает все в его хижине, выискивая то, к чему она не имеет отношения – стул, коврик, ведро, миску или горшок. Когда у Кунты появлялось что-то новое, цепкий взгляд Бинты сразу же это замечал. Кунта сидел, а мать осматривалась вокруг с тем безразличным видом, какой сын видел много раз, когда она находилась рядом с Оморо. Отец, как и сам Кунта, отлично знал, что Бинте не терпится отправиться к деревенскому колодцу и там громко пожаловаться подругам на свои страдания – все женщины мандинго поступали одинаково, когда были недовольны своими мужьями.

Как-то раз до появления матери с завтраком Кунта достал красивую плетеную корзину, которую подарила ему вдова Джинна М’баки. Он поставил корзину перед дверью хижины – мать наверняка споткнется о нее. Кунта вдруг понял, что вдова была чуть моложе Бинты. Когда Кунта еще пас коз со вторым кафо, ее муж ушел на охоту и так и не вернулся. Джинна жила рядом с Ньо Бото, которую Кунта часто навещал. Он часто виделся и с вдовой. Они продолжали болтать, даже когда Кунта стал старше. Кунту раздражали поддразнивания сверстников, которые видели в этом ценном подарке нечто двусмысленное. Бинта пришла, увидела корзину и сразу же узнала работу вдовы. От корзины она отпрянула, словно от ядовитого скорпиона, и не сразу взяла себя в руки.

Конечно, она ничего не сказала, но Кунта знал, что добился своего. Он больше не был ребенком, и Бинте следовало смириться с этим. Он чувствовал, что только сам может все изменить. Говорить с Оморо было бесполезно. Кунта знал, что никогда в жизни не спросит у отца, как заставить Бинту уважать сына так же, как она уважает мужа. Кунта хотел обсудить эту проблему с Ньо Бото, но потом вспомнил, как странно она повела себя после его возвращения, и отказался от этой идеи.