— Нет, вчера я говорила с Сёреном Ларсеном, результаты мы наверняка получим только после праздников, так что Новый год я встречу дома.

Они договариваются встретиться завтра, в восемь утра, и семейство Бюле в полном составе шагает к машине, меж тем как Карен, дрожа от холода, ждет во дворе. Она снова бросает взгляд на церковный притвор, откуда выходят последние участники похорон и осторожно, привычно опасаясь скользких предательских мест, спускаются по ступенькам. Одни задерживаются во дворе, другие быстрым шагом идут к парковке. С улыбкой она наблюдает, как пожилые мужчины, проходя мимо большого можжевельника, привычно приподнимают кепки, после чего сворачивают на гравийную дорожку. Выражают почтение и благодарность целительной силе и магическим свойствам узловатого куста, воспитание велит им блюсти отмирающий обычай. Может статься, случайно вспомнили о нем в серьезный час похорон. Наверно, знать не зная о тщетных попытках церкви искоренить все дохристианские обычаи, связанные с терновым кустом.

Пр ноорёскому обычаю, ближайшие родственники покидают церковь последними, и теперь Карен видит Уильяма Трюсте с семьей, а вслед за ними Габриеля Стууба, бледного, щурящегося на солнце, — они выходят из открытых дубовых дверей под звуки мрачной органной музыки. Габриель окидывает взглядом задержавшихся во дворе и замирает, увидев Карен. Потом в три шага сбегает с лестницы и быстро, не оглядываясь, направляется к парковке.

Самой последней выходит Гертруд Стууб, которую поддерживает под локоть Эрлинг Арве. Они стоят у притвора, Арве озирается по сторонам. Потом кивком здоровается с Карен, слегка пожимает локоть Гертруд, и они расстаются. Карен смотрит, как одинокая женщина в черном шерстяном пальто и берете медленно уходит прочь, и чувствует укол совести. Вероятно, ее желание поговорить с Арве лишило Гертруд необходимого общества. Она спрашивает об этом, едва поздоровавшись со священником.

— Нет-нет, не беспокойтесь, — говорит он с успокоительной улыбкой. — Гертруд хотела побыть одна.

— Вы уверены? В противном случае мы можем поговорить и завтра.

— Совершенно уверен. Я зайду к Гертруд сегодня вечером. А после нашего с вами разговора съезжу на ярмарку под Турсвиком и куплю шуруповерт. У них там скидки.

Он весело смотрит на удивленное лицо Карен.

— Ну, сперва, конечно, переоденусь, — улыбается он. — Вообще-то он изрядно мешает, когда заправляешь машину, — добавляет он, жестом показывая на белый “мельничный жернов”. — Пойдемте ко мне, там и поговорим, согласны?

После того как Арве перекинулся несколькими фразами с кантором и церковным старостой, они с Карен короткой дорогой направляются к дому священника.

* * *

Дом у скребюского священника меньше, чем она ожидала. Двухэтажное здание из известняка, на первый взгляд мало чем отличающееся от прочей городской застройки. Только одно выдает, что здесь живет приходский священник, — десятинный ларь. Как и в других усадьбах священников, он высокий, узкий, с тяжелым резным засовом, массивным замком и чугунным крестом. Секунду Карен размышляет, пустует ли ларь или Арве нашел ему какое-то практическое применение. Вряд ли в нем хранятся десятины, с трудом собранные паствой на пропитание священнику, думает она, меж тем как Арве поднимается по ступенькам.

Вопреки ожиданиям, внутри особой величавости тоже не заметно. Помимо портретной галереи предшественников, которую Арве оставил на одной стене гостиной, нет никаких признаков священнической возвышенности. Он усаживает Карен в удобное кресло, обитое ярко-красной тканью, и выходит, заверив, что сейчас же вернется.

Ни распятий на стенах, вообще никаких религиозных примет, кроме Библии на журнальном столике. Обычная современная гостиная с уголком мягкой мебели, телевизором и музыкальным центром. Карен косится на собрание старых виниловых пластинок и компакт-дисков в шкафу, но названий прочесть не может, да и не настолько любопытна, чтобы встать и ознакомиться с музыкальными вкусами Эрлинга Арве. Сидит, закрыв глаза, и чувствует, как боль в колене после небольшой прогулки от церкви медленно утихает.

Через пять минут Арве возвращается. В светло-серых вельветовых брюках и того же цвета кофте. “Мельничный жернов” снова сменился скромным белым воротничком на черной рубашке.

— Простите, вы не возражаете, если я разогрею обед, пока мы говорим? У меня маковой росинки во рту не было после завтрака, — говорит он, кивая на кухню. — Может, и вы проголодались?

— Нет, спасибо, я поздно завтракала, — автоматически лжет Карен.

По пятам за ним она проходит в просторную сельскую кухню, обставленную старинной мебелью, непрактичной, но красивой, выдвигает стул, садится за большой дубовый стол. Молча смотрит, как священник достает из холодильника эмалированную кастрюльку и стеклянную банку с консервами.

— Может, все-таки составите мне компанию? Остатки вчерашнего, но вкусно, — говорит он. — Тушеная оленина — зверя я подстрелил сам — и лисички, тоже собранные мной.

— Спасибо, вы ешьте, а заодно и поговорим.

— Вы совершенно уверены? А еще домашнее рябиновое варенье, — говорит он, оборачивается с банкой в руке, вопросительно смотрит на нее.

Карен улыбается. Толика настороженности, какую она испытывала при встрече с этим священнослужителем, ушла, когда он снял “мельничный жернов” и черный сюртук. Вдобавок уже почти час дня, и она вправду проголодалась.

— Ладно, тут я не могу отказаться. Обожаю рябину.

Эрлинг Арве ставит кастрюльку на плиту и открывает один из шкафчиков над мойкой.

— О чем, собственно, вы хотели поговорить? — спрашивает он, доставая две тарелки.

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что знаете, — спокойно отвечает она. — О Фредрике, а прежде всего о том, что, по вашему мнению, могло бы объяснить, почему его убили. И все, что вам известно о его внуке.

Арве ставит на стол тарелки и стаканы. Медленно, словно желая выиграть время, достает приборы и бумажные салфетки.

— Вы знаете, что я не вправе разглашать тайну?

— Я прошу рассказать только ваши личные впечатления. А вовсе не секреты, которые вы узнали на исповеди. Хотя охотно послушала бы и их, — с улыбкой добавляет она.

Эрлинг Арве снова отходит к плите. Спиной к ней помешивает в кастрюльке, и ее опять охватывает ощущение, что он пытается выиграть время.

— Начните с Фредрика, — говорит она. — И коль скоро он делал вам какие-то доверительные признания, теперь вы уже не обязаны хранить молчание.

— Да нет, дело не в том. В этом смысле смерть ничего не меняет. Впрочем, — он оборачивается к ней лицом, — Фредрик не из тех, кто мне доверялся. В отличие от своей сестры он был в церкви нечастым гостем. Я даже не уверен, что он вообще веровал в Бога. Но полагаю, это связано с его профессиональной ролью.

— Вы имеете в виду, как преподавателя? Но ведь очень многие преподаватели весьма религиозны. По крайней мере, так мне запомнилось со школьных времен.