– В 22-м доме? – прервала его г-жа Папаи.

– Да нет… как раз нет… говорю же, прямо напротив… на другой стороне улицы… квартира, где уже некоторое время происходит нечто вроде… в общем, это создает нам некоторые проблемы, и нам бы хотелось разобраться, что именно там происходит…

– На третьем этаже?

Старший лейтенант не задумываясь, автоматически ответил:

– Да, на третьем. А почему вы спрашиваете?

– Вот! Так я и знала! Муж первым заметил, но я на такие вещи внимания не обращаю, потому что это у него обсешн, такая навязчивая фантазия, что за ним кто-то следит, я ему сразу сказала, что никто за ним не следит, но он сказал, что там напротив стоит камера и что ее направили прямо в окна нашей квартиры, а я ему сказала, что это идиотизм, зачем им за нами следить, по каким таким причинам, это все его болезнь, мания преследования, и он пообещал, что больше не будет этого говорить, но той же ночью мне не спалось, и я повнимательней рассмотрела это окно с толстыми портьерами, и довольно часто никого дома не было, а если были, то всю ночь жгли свет, кому под силу столько платить за электричество? Я отмахнулась от этой мысли, но как-то увидела, что у подъезда в четыре утра остановилась темная машина, и еще несколько раз повторялось то же самое, а из окна выглянул мужчина и прокричал что-то вниз на каком-то языке…

Старший лейтенант оказался в превосходной позиции. Как в карточной партии, где противник необдуманно отдает все козыри, сам того не замечая. Вот что в г-же Папаи было странно. То она сидит в глубокой депрессии и молчит, поджав губы, а минуту спустя глаза загораются, и она, едва не срываясь на крик, начинает предлагать идею за идеей, одну лучше другой, или, во всяком случае, проявляет инициативу, как прилежная ученица, которая так тянет руку, что вот-вот вывалится из-за парты.

– Ну да, именно эта квартира.

– Было странно, что там всегда задернуты шторы.

– И поскольку мы помнили, что на улице Керек живет ваш младший сын… У вас еще есть ключ от квартиры?

Г-жа Папаи окаменела. Этого делать нельзя. Это была единственная сфера, где она чувствовала себя уязвимой. В святая святых нельзя входить просто так. Она нахмурилась.

«Надо ковать железо, пока горячо», – подумал старший лейтенант.

– Речь идет о двадцати минутах, не больше.

Тишина сгустилась настолько, что ее можно было резать ножом, и Дора это почувствовал.

– Не думаю, что мой сын был бы этому рад. Но главная проблема даже не в этом, а в том, что он страшный домосед. Плюс к тому он может прийти и уйти в самый неожиданный момент, он же работает не так, как все. Встает поздно, а вечером, если у него дежурство в театре, он просто дожидается начала представления и сразу же идет домой.

– Ну да, – тихо заговорил товарищ Дора. – Ваш сын не должен об этом узнать. Дело щекотливое. Хотя благодаря этому нам удалось бы одним махом разрешить эту нашу техническую проблему. Вы бы нам страшно помогли. Даже не знаю, почему нам это до сих пор в голову не приходило[84]. Но если так не пойдет, будем искать другой выход. Не могли бы вы описать мне планировку квартиры?

Вот это г-жа Папаи могла воспринять и как приказ. Старший лейтенант Дора делал вид, что не замечает, в каком смятении пребывает г-жа Папаи. Он расстегнул пальто, снял его и бесцеремонно бросил на одну из кроватей. Г-жа Папаи должна была почувствовать, что дело серьезное и пути назад уже нет.

– Думаю, я все-таки попрошу чаю, – сказал Дора. – Уж очень холодно на улице.

– Три комнаты, одна рядом с другой. Все очень просто, никаких изысков, напротив комнат – ванная, туалет и кухня. Первая комната побольше, средняя поменьше, это гостиная, третья опять побольше. В первой живет мой сын. Из кухни видно школу.

Г-жа Папаи стала сдержанной и немногословной. Похоже, она не спешила заваривать чай, но старшего лейтенанта чай тоже не слишком занимал.

– И когда вы сможете нас туда впустить?

– Не знаю.

– Какое-то решение найти все-таки нужно.

Старший лейтенант посмотрел на г-жу Папаи несколько огорченно. Неужели она не понимает, о чем речь? Не понимает, что времени на отговорки нет? Не понимает, в чем ее роль?

– И еще одно: иногда в квартире живут друзья. Мой сын всегда проявляет большую щедрость, если его друзьям негде жить. Мне он об этом не докладывает, да и не должен докладывать.

– И сейчас там тоже кто-то живет?

– Понятия не имею. Но исключать этого нельзя.

«Или знает, или не знает», – подумал старший лейтенант, уставившись на г-жу Папаи своими водянистыми глазами. И едва взглянув на старшего лейтенанта Дору, она увидела нечто, что сама не понимала, как назвать. Ее охватил ужас. Откуда ей знать, что известно Доре о делах ее сына? В прошлый раз она слишком разоткровенничалась, а не надо было. О том, как она была бы счастлива, если бы сын нашел себе пару. Как сильно ей хочется внуков. Двое внучат у нее, правда, уже есть, но как бы она была счастлива, если бы и этот сын подарил ей еще одного! Даже этого не следовало говорить. Ей показалось, что старший лейтенант расслышал сквозившую в ее словах бездонную печаль. Нельзя выставлять напоказ этот голимый стыд. Эти разорвут ее сына на куски, перешагнут через него, выжмут, как тряпку, сделают его жизнь невозможной. Г-жа Папаи почувствовала, как из комнаты улетучивается кислород, внезапно ее прихватила астма, она задыхалась. Ее большая грудь вздымалась и опадала. Она чувствовала, как держит на руках своего маленького сына, который хотел умереть сразу же после рождения, как прижимается щекой к его мягкому личику и как весенним солнечным днем глядит с улыбкой в камеру Папаи у подножия Будайской крепости. Слегка склонив голову набок, она посмотрела на старшего лейтенанта. Выдержала небольшую паузу и заговорила тонким девичьим голосом – такого голоса старший лейтенант еще никогда у нее не слышал.

– Наверное, я могла бы под каким-нибудь предлогом отослать сына из дома.