– Давайте, – сказал Дора тоном несколько хмурым и к многословию не располагающим, но все же с некоторым сочувствием в голосе.

– На Рождество приедет из Москвы моя дочь.

«Знаем мы эту ось Нью-Йорк – Москва, – довольно злобно подумал старший лейтенант Дора. – Даже так: знаем мы эту ось Тель-Авив – Нью-Йорк – Москва. Эти евреи всегда найдут, где солнце ярче светит. Куда ни упадут, всегда приземляются на ноги». Он бы, например, тоже с удовольствием съездил в Нью-Йорк. И это ему еще удалось подавить ехидную усмешку, хотя в подпитии она у него иной раз и пробивалась, потому что в конечном счете он был тип довольно завистливый; ему, конечно, нравилась авантюрная, секретная, конспиративная сторона его работы, потому что, глядя на прохожих на улице, он мог почувствовать себя маленьким божеством, однако он довольно сильно ненавидел самого себя именно из-за своей испепеляющей душу профессии, правда толком этого даже не осознавая. И лишь все чаще наваливавшееся безразличие напоминало ему, что что-то в его жизни не так.

– И тогда мне нужно будет убраться в квартире. А в такие моменты сын сбегает из дома.

– Отлично! – сказал старший лейтенант Дора. – Поздравляю, идея превосходная. И тогда вы на пару минут впустите в квартиру наших людей.

– Только пусть не опаздывают.

– Нет, товарищ, они придут как смерть, когда им назначено.

Он поднялся.

– Так чаю вы, значит, не хотите? – робко спросила г-жа Папаи.

– Но перед тем как осуществить акцию, мы еще раз основательно все обсудим, – ответил Дора. – Через три дня, здесь же. – Он даже не дал себе труда как-то откликнуться на вопрос г-жи Папаи. – Меня ждут. Наш разговор немного затянулся.

В его голосе невозможно было не уловить упрека.

Сердце бешено колотилось.

Она не знала, позвонить ли ей или открыть дверь своим ключом.

Одно другого не лучше. Она пришла без предупреждения, потому что сын так и не взял трубку. Но, может, это и хорошо.

– Мама! – На нее смотрел сын, всклокоченный, в одних трусах. Он вышел в прихожую на звук ключей и столкнулся лицом к лицу с матерью. – Так рано? – Они смотрели друг другу в глаза, и это было все равно что вглядываться в свои собственные. В глазах матери он увидел что-то еще, но не мог понять, что же именно. Наверняка что-нибудь с отцом, или с младшей сестрой, или со старшей, случилось что-нибудь страшное, надо немедленно что-то делать, срочно кого-то спасать, лезть вверх по отвесной скале или прыгать в пропасть, один черт.

– А ведро-то ты зачем принесла, прости господи?

Мать так и стояла с ведром у входа, на площадке панельной многоэтажки.

– А здесь есть ведро?

– Понятия не имею.

– Ну вот затем и принесла.

Сын отошел от двери – с лестницы потянуло уличным холодом. Г-жа Папаи сразу прошла на кухню. Стол там был завален объедками, которые несколько дней никто не убирал.

– Ну и бардак! – сказала она брезгливо и тяжело вздохнула. Не снимая пальто, она села на какой-то стул там же, где стояла, не выпуская из рук тяжелую хозяйственную сумку, до отказа набитую консервами и другой едой.

– Ты же не собираешься прямо сейчас убираться?

– Как раз сейчас и буду.

– Не самый удачный момент, в третьей комнате еще спят.

– У тебя опять гости?

– Дюри с Майей. Пойдем, я тебе чай сделаю.

– Да некогда мне.

В голове у г-жи Папаи начали мелькать мысли. Ну если не мелькать, то роиться. Она попыталась заново прокрутить в уме весь разговор с куратором[85].

– К тебе сестра послезавтра приезжает. Нельзя принимать ее в этой помойке.