Не, умом-то я понимаю, что электросети, канализация и водопровод – это вовсе не пустяк. Ни разу не пустяк, но впечатление неправильности есть. Даже в своей собственной поликлинике, которая как раз была первым опытом мародерки, не было такого ощущения. Там было ясно – все, территория потеряна, уже не наша эта территория, сдали ее врагу и потому выволочь все, что можно, да еще перешагивая в ходе выноса через лужи свернувшейся подсохшей крови мимо тех кабинетов, где ворочались запертые зомби, было необходимым и важным делом. Понятным делом, оправданным, точно старшина Васков[24], сняв с погибшей девчонки-зенитчицы сапоги, отдал их босой дурехе. Тут такого нет впечатления совершенно.

Экая я размазня. Или просто знаю, как хлопотно и трудно наладить нормальную рабочую систему – ту же поликлинику, например. Это со стороны все запросто, а на деле куда как непросто, о чем обычно забывают рассуждающие об элементарности любого сложного дела. Особенно когда не им надо это дело выполнять. Долго ищем какие-то очень важные в работе «наконечники», забираем тот самый набор для депофореза, удивительно похожий на детский прибор для выжигания по дереву. В общем, забрали все, что не привинчено к полу, включая и охранника. Тот с грустью прощается со своим убежищем и отправляется с нами.

Оба грузовика уже забиты под крышку. Зомби так и не появились, несмотря на всю суету, которую мы тут развели. Ничего не понимаю. Водила в ответ на вопрос только широко ухмыляется. Тычет пальцем в сторону неумолчного «тында-тында-тында», потом, откровенно потешаясь над моим недоуменным видом, объясняет:

– Поставили несколько музыкальных установок – ближайшая тут на Кронштадтской площади орет; еще одна погуще басом – в автобусном хозяйстве; да еще одну загнали в Шереметевский парк.

– А на фига? – удивляюсь я.

– Так зомби на звук прутся, как на концерт Пугачевой или там Раммштайна. Там, где громкоговорители, – черным-черно, толпы пасутся. А ты думал: с чего тут тихо? Потому что все на звук поперлись.

– И почему шансон поставили?

– По заказам телезрителей, а ты что подумал?

– Думать я не умею, это мне лишнее. Ну что, поехали?

– Не здесь же оставаться…

В принципе можно бы и чем другим заняться, но остаток дня уходит на выгрузку добра в поликлинике. Майор не хочет отдавать лавры кому бы то ни было, а мы с Надеждой получаем недвусмысленный приказ перезнакомиться со всеми в стоматологии и, буде что им понадобится, тут же ему докладывать. Ясно видно, что майор твердо решил взять шефство не только над некрологической лабораторией и больницей, но и над стоматологией тоже. А что, разумно. Мне такой подход симпатичен. На обнаруженного охранника реагирует своеобразно – хмыкает и спокойно отмечает, что это не Осовец.

А когда плывем уже по Финскому заливу, рассказывает о том, что во время боев и обстрелов крепости Осовец, еще в ходе Первой мировой войны был засыпан русский солдат, аккурат в складе. А откопали его уже поляки в год смерти дедушки Ленина, то есть сильно после окончания войны. Солдат был жив и здоров, а время, проведенное в подземном складе, отмечал сменой белья – раз в неделю, как мог, мылся и надевал чистый комплект белья. Время рассчитывал по часам, оказавшимся в складском помещении. А грязное аккуратно складывал. Пытался выкопать ход – ан не получилось, больно завал из специального крепостного кирпича крепок оказался. Вот это да, робинзонада. Так что охраннику лавры не светят. Хотя, замечает майор, в Осовце люди были серьезные – немцы зубы о гарнизон поломали, одна «атака мертвецов» чего стоила.

Разумеется, ему тут же задают вопрос: о чем это он? И Брысь, не жеманничая, рассказывает, что после безуспешных атак и обстрелов крепости немцы применили отравляющие газы в количестве достаточном, чтоб живых не осталось. И спокойно пошли занимать зачищенные газом укрепления. Русским выжить было невозможно, тем более что такой шедевр, как универсальный противогаз, Зелинский[25]еще не создал. Ан оказалось, что немцы ошиблись в расчетах, это для них характерно вообще-то – рассчитать точно всякие мелочи, чтобы лажануться по-крупному. Не зря же они обе мировые войны развязали и обе продули позорнейше. Так вот выжившие бойцы ударили такой жесткой штыковой контратакой, что опрокинули атаковавших, превосходивших их в количестве в разы. Известное дело было в свое время. Немцы оправдывались, что обожженные газом защитники крепости были слишком страшны на вид – точь-в-точь восставшие из мертвых.

Ну да, я об этом впервые слышу. Вот о японце, который воевал на Филиппинах и сдался лишь через десятилетия после капитуляции Японии, все уши прожужжали, помнится. И с фамилией, и со званием. Спрашиваю майора: какие-нибудь фамилии известны? Пожимает плечами. Ну да, характерно. Как какой-нибудь иностранный герой – вся наша пресса на пену от усердия исходит, а как свой – так и фамилия неинтересна.

Спрашиваю майора, взяли ли немцы крепость Осовец? Оказывается, нет, «не шмогли».

Крепость эвакуировали только из-за прорыва войск кайзера в Галиции. Оставив руины. И солдата в обвалившемся подземелье.

Надежда все еще дуется.

А когда я собираюсь с Фрейей на дрессировочную площадку и спрашиваю – с чего это такое дутье, озадачивает меня изрядно:

– Я не дуюсь, сказала же. Я думаю… Я хочу от тебя ребенка. Не в том смысле, что хочу надеть тебе хомут на шею, нет. Сама вполне справлюсь, ты не пугайся. Но мне надо поторапливаться, немолоденькая уже. Да и просто хочу ребенка. Не тебя заарканить, а для себя. Понимаешь?

– А не опасаешься, что время сейчас такое жутковатое.

– Я видела страшнее. Гораздо страшнее. Сейчас люди вокруг нормальные, так что этого пугаться не стоит. – Она минутку молчит, думает. – Если я чего и опасаюсь… если опасаюсь… так только телегонии. Все, иди, собакина вон уже вся извелась. Иди. Потом поговорим.

– Погоди, я хотел сказать…

– Все потом.

Меня просто выпихивают за дверь, чему изо всех сил помогает и щенятина, со всей мочи тянущая меня на площадку.

Совершенно незаметно для самого себя прибываю на место встречи, где уже нетерпеливо прохаживается Бурш. Задумался я что-то. Собаченции радостно устраивают детский крик на лужайке, а я, не удержавшись, спрашиваю коллегу, что такое «телегония». Я точно слышал это слово раньше, вроде бы именно в плане породистых собак.

Бурш немного удивляется.

– Вообще-то тут сложная ситуация. Телегония – теория о том, что первый самец оставляет определенный след в самке. То есть рождающееся от других самцов потомство будет иметь черты и тех самцов, которые были раньше. Теория считается вредной, ложной и ненаучной. Видимо, именно потому у целой кучи народов, не самых глупых к слову, невесте положено быть девственной до свадьбы, а все, кто так или иначе занимаются разведением породистых животных, как огня боятся неплановой вязки питомцев с беспородной сволочью. С одной стороны, вроде бы особо точных научных данных нет, с другой стороны, породистая сука, покрытая дворянином, сильно теряет в цене. А с какой стороны вопрос возник?